Жена мудреца

Архитектор вспылил, муниципальный советник попытался загладить неловкость, доктор Греслер извинился, но добрая беседа больше не клеилась, архитектор и советник вскоре холодно откланялись, и доктор остался за столом один и в прескверном настроении. Он даже не притронулся к последнему блюду и поспешил домой, где его ждал пациент, хотевший перед отъездом получить необходимые медицинские назначения на зиму. Доктор осмотрел его рассеянно, нетерпеливо и взял гонорар за прием не без угрызений совести, испытывая тупую злость не только на себя самого, но и на Сабину, которая в своем письме не упустила случая упрекнуть его за равнодушие к больным. Затем он вышел на балкон, раскурил потухшую сигару и посмотрел вниз на убогий садик, где, несмотря на плохую погоду, в этот час, как обычно, сидела на белой скамеечке его хозяйка и занималась рукоделием, поставив рядом с собой швейную корзиночку. Еще три-четыре года назад эта пожилая женщина имела на него несомненные виды; во всяком случае, так не раз утверждала Фридерика, которой всегда казалось, что за ее братом гоняются все девицы и вдовушки, мечтающие выйти замуж. Бог знает, не близка ли она была к истине. Он был прирожденным холостяком и всю жизнь оставался оригиналом, эгоистом и филистером. Сабина, как явствует из ее письма, хорошо это поняла, хотя по многим причинам, среди которых так называемая любовь играла наименьшую роль, она, по ее же словам, сама вешалась ему на шею. О, если бы она действительно так сделала, все было бы совсем иначе. Но то, что он сейчас мял рукой в кармане, было всем, чем угодно, только не любовным письмом.

Подъехал экипаж, который каждый вечер доставлял его в дом лесничего. У доктора Греслера забилось сердце. В эту минуту он не мог скрыть от себя, что хочет лишь одного — поспешить к Сабине, с нежностью и благодарностью схватить ее милые руки, которые она так искренне и просто протягивает ему, и просить это милое создание стать его женой, даже если налицо опасность, что его счастье продлится лишь несколько лет или даже месяцев. Но, вместо того чтобы броситься вниз по лестнице, он, словно окаменев, продолжал стоять на одном месте. У него было такое ощущение, будто он сначала должен еще что-то выяснить, но что именно — он никак не мог вспомнить. И вдруг его осенило: он должен еще раз перечитать письмо Сабины. Он вынул его из нагрудного кармана и отправился в свой тихий кабинет, чтобы еще раз, вдали от людей, продумать слова Сабины. И он начал читать. Он читал медленно, напряженно, внимательно и чувствовал, как все больше и больше стынет его сердце. Все искреннее и нежное казалось ему теперь холодным, почти издевательским, и когда он дошел до места, где Сабина мельком упоминает о его скрытности, тщеславии, педантизме, ему почудилось, что она умышленно повторяет то, в чем уже упрекала его сегодня утром — и к тому же упрекала совершенно несправедливо. Как может она называть его педантом, филистером, его, который без всяких раздумий готов был — и как охотно! — простить ей все ошибки прошлого, если она их совершила. А ведь она не рассчитывала на это, более того, даже предполагала, что его нерешительность вызвана именно таким подозрением. Плохо же она знает его! Да, да, она его не понимает. И вдруг загадка его собственной жизни предстала перед ним в новом свете.

Ему стало ясно, что его никто никогда не понимал — ни один мужчина, ни одна женщина. Ни его родители, ни его сестра, ни коллеги, ни пациенты. Его сдержанность считали холодностью, аккуратность — педантизмом, серьезность — сухостью. И поэтому он, человек не блестящий и не экспансивный, в течение всей своей жизни был обречен на одиночество. А если все это именно так и если он к тому же еще намного старше Сабины, значит, он не может, не имеет права принять то счастье, которое она, по крайней мере по ее словам, готова дать ему. Да и какое это счастье! Он схватил лист бумаги и начал писать.

«Милая фрейлейн Сабина! Ваше письмо растрогало меня. Как должен вас благодарить я, одинокий, старый человек!»

«Какие глупости!» — подумал он, разорвал лист и взял новый.