Жена на продажу, таверна на сдачу (СИ)

— Это лучше бы зашить, — сказала я нерешительно, осматривая ранение. — Шелковыми нитями. Быстрее заживет.

— Обойдусь, — ответил эльф.

— Нет, — ответила я. — Хотите, чтоб загноилось? Выболело до некрасивого шрама?

Некрасивый шрам эльфу не понравился. Он поморщился. Ой, пижон!

Впрочем, сели он высший эльф — кстати, что это значит? — то, наверное, любая некрасивость воспринимается им как изъян.

— Ниток нет, — попытался он наивно выкрутиться.

— Вранье! — твердо ответила я. — Куртку же вы как-то заштопали! Притом вон какой шов ровный и тесный. Ниток вы не жалели. Так что выкладывайте!

Эльф был сильно усталым, чтоб со мной спорить. Только глянул на меня, приставалу, и тяжко вздохнул.

— В сумке, — ответил он глухо.

— Отлично! Карл, а где наш самогон?

— Это еще зачем? — удивился эльф. — Не буду я пить вашего самогона!

— Это снаружи помазать, а не внутрь, — сурово отрезала я. — А внутрь, чтобы не так больно было, можно влить по стопочке коньяка.

— Вот это вино называется… коньяка? — эльф указал на королевскую бутылку.

— Да, коньяк, — машинально поправила я его, отыскивая в его походной сумке нитки. Там же нашлись и бинты, разорванный на ленты сухой и чистый холст. — Заплачено — пейте! По глоточку на каждый шов. К концу процедуры вы и чувствовать ничего не будете…

— Выпив, я становлюсь невыносимо болтливым, — предупредил эльф. Но коньяка в бокал все же плеснул, с удовольствием принюхался. И выпил — но не как в прошлый раз, а с небольшой опаской, помедленнее. — Да, и на вкус это неплохо.

— Еще б, — согласилась я.

Иголка у эльфа была толстовата, но зато с длинным ушком. Я продела в него нитку без труда и окунула в любезно предоставленный Калом самогон.

Затем смочила полотенце в водке и осторожно прикоснулась к разорванной коже.

Эльф дернулся и зашипел.

— Еще, еще глоточек, — скомандовала я, осторожно протирая кожу вокруг раны.

— Хочешь вслух рассказов длинных? — спросил эльф, браво заглотив остатки коньяка из бокала, и я чуть не подавилась хохотом.

Но он уже не так дергался. Видно, анестезия начала действовать как надо.

— Хочешь, я убью соседей, что мешают спа-а-ать, — тихонько подпела я, вынимая иглу из водки.

Эльф слегка окосел, поэтому на мои вокальные способности не обратил особого внимания.

— Нет, это уже лишнее, — сказал он серьезно.

Наверное, подумал, что я всерьез предлагаю ему прихлопнуть всех лесорубов, что лихо, с грохотом и воплями, отплясывают внизу.

Значит, пациент готов, и можно приступать к операции!

— Вообще, конечно, хотелось бы узнать, — произнесла я, аккуратно накалывая кожу на лопатке эльфа иглой и аккуратно протягивая темную нить, — как это такой важный господин, высший эльф, оказался в лесу, да еще один. Да еще и притворяется простым охотником.

Эльф, конечно, молча снес первый стежок. Только мышцы его дрожали под моими руками.

Но не дернулся, не двинулся ни на волосок! Молодец, терпеливый. Хоть и высший.

— Мне нет места среди сородичей, — ответил он глухо. Дождался, когда я завяжу узелок на первом стежке, и махнул еще коньячку. Однако! Мастерство приходит с опытом?

— И это все? — поддразнила я его, прокалывая его кожу для второго шва. — Это вы называете болтливостью?

Эльф покосился на меня через плечо.

— А что ты хочешь узнать? — так же неодобрительно и недружелюбно спросил он. — О том, какой я длинноухий осел?

— Не такой уж длинноухий, — заметила я, спокойно продолжая свое дело. — Так в чем ваша глупость?

— Глупость! — фыркнул эльф. — Гордыня, наивность, самоуверенность! Я отрекся от своего племени. Презрел все правила чести, забыл о приличиях.

— Ага, — протянула я.

— Выбрал в невесты женщину из людей, — глухо подытожил он. — Есть в вас, в людях, особый огонь. Он горит ярко и не греет, а опаляет!

— Как мотылька, — пробормотала я, склоняясь над его спиной.

Я шила теперь быстрее, время от времени промокая рану полотенцем, смоченным в спирту. Эльф и усом не вел. Видно, хорошо уже наклюкался.

— Я и был этим мотыльком, — уже зло произнес эльф, крепко долбанув кулаком по колену.

— Но-но-но, не шевелиться! — строго окрикнула его я.

— Глупое безмозглое создание, — прошипел эльф, немного унявшись.

Кончики его ушей пылали, то ли от стыда, то ли от гнева, то ли от выпитого коньяка.

— Любовь с ней была горяча, — продолжил он. — Очень горяча! Он сжигала всякие сожаления о том, что я отверг эльфийских девушек. Она спалила сожаления о том, что я оставил родной дом ради того, чтоб жить с ней, как простой охотник в лесном доме. Мы были счастливы… Я так думал. Но однажды я пришел, а дома холодно и пусто. И письмо на столе словно пепел! Мертвое и страшное…

Он снова глотнул коньяка.

— Она писала, что полюбила другого. Не такого юного и красивого, как я. Моя юность стала ее тяготить; и она обманывала меня! Обманывала! Бегала на свидания к нему по ночам! Пока я охотился и заботился о ней! Как так можно? В груди ее что, камень? Неужто нельзя было поговорить, сказать последнее слово? Неужто я этого не заслужил?

— М-да, — пробормотала я. — Веская причина не любить людей… Ну, а вернуться обратно? У вас, эльфов, жизнь долгая.