Жена на продажу, таверна на сдачу (СИ)

Кровать старого Якобса, застеленная чистым бельем, благоухала чистотой. Девицы и ее отмыли, и она сияла красным лакированным изголовьем и точеными ножками. Даже старый камин выметен, и железная печка на гнутых ножках отчищена от копоти.

Был чист и дощатый пол, и немудреная мебель. И даже старая медвежья шкура на полу была как следует выколочена и вычищена и была как новая. Только потертая слегка.

— Странно, — произнес Карл, оглядываясь по сторонам. — Выполнили работу и не взяли оплаты. Убежали. Странно.

— Может, утащили что? — предположила я.

— Ты же видела, ничего у них в руках не было, — заметил Карл. — Да и нечего тут было тащить. Кроме бутылок папаши и паутины.

— А завещание? Где ты нашел завещание? Может, там тайник был?

Карл лишь мотнул головой.

— Под кроватью в сундучке. Сундучок пустой был. Там только бумаги, вот завещание было среди них. Сундук вот, — он указал на маленький, похожий на массивный ларец, сундук. — И в нем нет двойного дна. Я же говорю: я частенько тут подметал, когда папаша заставлял. Но никаких тайников не находил.

— Странно, — повторила я задумчиво. — Ну, что же… перенесем сюда шкаф?

Мы позвали Бъёрна и попросили аккуратно принести шкаф в новую комнату Карла.

Дверь, в которой Феланор повредил замок, Бъёрн тоже починил. Он приладил новый косяк и прибил толстую задвижку, надежную и простую.

— А эти красотки точно ничего не сперли? — спросил он, управившись с работой. — Я наподдал каждой шлепка по заднице. Но из их карманов ничего как будто бы не посыпалось. А лица у обеих были таковы, будто клад они нашли.

— Да вроде, все цело, — ответил Карл и с остервенением почесал лохматую голову.

— Да просто глупые девчонки, — растерянно предположила я. — Наверное, рассчитывали на празднике повеселиться, а оказалось — придется работать. Вот и удрали. Одумаются и вернутся.

— Не похоже, — с сомнением ответил Бъёрн.

— Даже если и так, — сухо сказал Карл. — Обратно не приму. Ни к чему нам тут люди, на которых положиться нельзя.

— Жаль будет, если окажется, что что-то все-таки пропало, — задумчиво подвел итог Бъёрн. — Не люблю, когда нечистым на руку все сходит с рук. За добро не должно платить такой черной неблагодарностью. Ну, да ладно.

Но размышлять над тем, почему это случилось, было некогда.

Вечерело, и в таверну начали приходить гости. И наши бравые работяги, идущие из леса с охапками дров из хвороста, а то и с мешками угля, и просто горожане, желающие отобедать. И нам с Карлом предстояло как следует потрудиться. А о странном поведении удравших работниц пришлось на время позабыть.

Наш плов понравился публике.

Крупа эта, как я сказала, была редкостью, и ее пробовали сначала из любопытства. А потом уже заказывали еще — потому что вкусно.

Разумеется, пришли и музыканты. Почему б не подработать в такой славный денек?

А вот пива не хватило.

За всеми этими волнениями, делами и беготней мы с Карлом катастрофически позабыли попросить у шкафа еще.

Поэтому когда Карл опустошил последний бочонок, я со всех ног помчалась наверх, за добавкой.

Пока по лестнице неслась, только и успела подумать, что не очень удачное место мы выбрали для нашего шкафа. И даже малодушно помыслила об измене шкафу где-нибудь внизу, в погребе. С чем-нибудь еще, вроде ниши.

Но тут же отмела эти мысли, потому что… наверное, шкафу было бы обидно.

Как выглядит обиженный шкаф, я уже не успела подумать.

Потому что, распахнув дверь в комнату Карла, я увидела папашу Якобса, сидящего прямо посередине!

Он был грязен. Одежда его была разорвана и окровавлена.

Колпак съехал почему-то на один глаз. Второй был вытаращен как от боли и совершенно безумен.

Папаша Якобс сидел у того самого шкафа, вцепившись в него, словно в колени стоящему над ним человеку, и выл взахлеб:

— Ну, да-а-ай!.. — и меленько тряс шкаф.

Жутчайшая картина!

От неожиданности я так и встала столбом на пороге!

Сначала даже решила, что он —привидение. Или, например, я сошла с ума.

Но за папашей Якобсом тянулся длинный грязный след. Он истоптал всю медвежью шкуру. Да и кровавыми руками залапал шкаф, цепляясь за его створки.

Так что ничего мне не чудилось! Это точно был он!

Внизу шумели и кричали. Играла музыка и топотали тяжелые башмаки отплясывающих. Люди смеялись, разговаривали, еле. Так что вопли папаши, даже если они и долго продолжались, никто не услышал.

А он как будто бы не соображал ни где он, ни кто перед ним.

Он был одержим лишь одной идеей — вытрясти из шкафа то, о чем истово мечтал.

— Да-а-ай, — жутко, безумно тараща глаз, тянул он.

Его обломанные и обкусанные грязные ногти скребли по дереву.

— Дай…

Не помня себя от ужаса, я заверещала так, что окна задрожали.

И мой-то визг, тревожнее пароходного гудка с тонущего «Титаника», внизу услышали. Раздались тревожные голоса,

Якобс тотчас ныть прекратил. Он обернулся ко мне так резко, что, казалось, его взгляд полоснул меня, будто ножом.

В обращенном ко мне взгляде Якобса не было ничего человеческого.

На меня смотрел хищный затравленный зверь. Безумный зверь. Больной бешенством или чем похуже.

Хотя куда уж хуже!

И глаза его горели раскаленными углями в темноте!