Жена напрокат

– Ваник-джаник! Извини… Я тебе не понимай… Хинго сломал что-то такое, что даже ти не знаешь, как назвать. А откуда нам знать, что он сломал? Я так скажу. Чтоб никакой поломка не бил, надо бил Ире-джаник бегай. Не нравится – беги бегом! Дорога на доме знаэшь! Хинго сдели всё что мог. Сдели хорошее…

– Очень хорошее! – с сарказмом хмыкнул Иван. – Дело сделал, платье порезал в тряпку!

– Конечно, Хинго я не хвалю. Не надо било платью рези. Не нравится тебе платью на дэвушка, скажи ласково: Ирочка-джаник, подари мне твой платью. Ира-джаник дэвушка хороши, может, сама б и отдала. Но раз не догадалась снять и отдать, Хинго и рези. Хорошее дело сделал Хинго. Дэвушка осталась голи, лёгки. Не хочешь дальше нови поломки, бегай от Хинго. Ира-джаник не побежал. Кто виноват? Значит, нови поломка била приятна и Хингу, и Ире-джаник… Какие сейчас споры про поломки?

– Но из платья он-то халат сделал?

– За платью я и спрошу с этого красиви бандитика… Сколко скажешь, Ваня-джан, стоко за платью дадим. Ваня-джан! Ми люди чесни. Нам чужое не надо, Ваник-джаник. А Хинго я, Ваник-джаник, крэпк накажю.

Оник поклялся месяц не выпускать Хинго из дома по вечерам.

– Лето! Я задохнусь дома сидеть по вечерам! – сказал Хинго.

– Будешь сиди у забор перед окном!

Посёлок обнесён штакетным забором. У забора летняя печка. По вечерам, пока на ней готовится ужин, там полно народу. Вроде посиделок.

Оник привязал Хинго к столбу в заборе, и он до полуночи сломленно сидел один уже третий вечер.

– Поднеси руки к дырке, – попросила вдруг Ира с той, с чёрной, стороны забора, куда свет от уличного столба как-то не решался забегать. – Не`люди! Зверюги! Мою сладкую Хинку посадили под арест! Руки повязали! Вас бы всех пересажать!.. Из-за какого-то платья… Да я на нём пуговицы донизу нашила – получился хипповый халатик! Больше резать не надо!

Ножом она перерезала бечёвку у него на руках.

Он орлом перемахнул забор, и они побежали в чёрные кусты чая, что начинались у самого забора.

На бегу Ира не то застёгивала нижнюю пуговичку халата, не то расстёгивала.

Пойди пойми в ночи.

1993

Спасти Михалыча!

Ложка мёда придаёт пикантный вкус бочке с дёгтем.

Г. Малкин

– Ффу-у! Ну и давка! Еле втёрся в дверь…

Что деется с народом! Что деется! Все какие-то бешеные до работы. Давятся, будто их станки разбегутся, приди несколькими минутами попозжей.

Но разве они могут?

Боятся на минуту опоздать. Из-за дурацкой минуты чуть было невинного человека не сплющили в худой блин!

Да чтоб я ещё хоть раз к восьми полез на работу?

Не-е!

Покорнейше благодарю!

Они боятся, они пускай и плющатся.

А я не боюсь.

Я смелый. Буду ходить, как ходил. Смелым.

Идёшь спокойно, основательно.

По крайней мере, ты кум королю, отец министру.

Все трусливые в мыле пробежали к восьми.

Теперь в гордом одиночестве шествуют друг за другом смелые.

Вышагиваешь и чувствуешь себя рабочим человеком.

А то… Чёрт меня дёрнул. «Пойду как все». Врезался в эту свалку – еле в проходную втёрся…

Я замечаю, что толпой снесло меня вбок.

Я приложился плечом к крайнему в толпе, собрался уже встегнуться в саму толчею и благородно двинуться по центру к турникету, как двое, слышу, тихонечко, даже уважительно, но стабильно оттирают меня в сторону от центра моего устремления. Проще, сбивают с твёрдого и верного пути.

– Э-э! Мужики! – гаркнул я на них. – Не шалить!

– Извините, – говорят мне опять же тихо и даже культурно. – Извините, мы из заводского профсоюзного контроля.

– А что мне контроль!? – тычу на часы по тот бок над крутилкой. – У меня, господа, извините, в загашнике, к вашему сведению, ещё целых, неначатых, пять минут!

– Вот и хорошо, – отвечают мне тихо и даже вежливо. – Сделайте небольшую услугу. Надо проверить вахтёра. Побудьте, пожалуйста, в роли меченого атома. Пройдите через проходную вот с этим пропуском.

Развернул я тот пропуск… Господи!

И зажмурился.

– И вы серьёзно хотите, чтоб я с этим пропуском пошёл?

– Хотим.

– Не люблю я мочить залепухи…[81] Да и… А ну Михалыч засекёт?

– Слава и премия бдительному Михалычу!

– А не засекёт?

– Умоется кварталкой.

"Боже! – думаю я разбито. – Да неужели я, Васька Пестролобов, с дурцой? Я за всю жизнь, поди, в первый раз припрыгал на работу ко времени и на`! Такую подлянку родному Михалычу? Опоздай я и на пять, и на десять минут, Михалыч свойски улыбнётся, пальчиком так славно, добродушно погрозит, и весь накачион. Сверкнёт когда святое желаньице заложить под бороду… В рабочее время выскочить по-тайной за градусами на угол – ввек отказу не бывало от Михалыча. С одной базы![82] Пропустит, никому не стукнет и за всё за то хорошее – я ему залуди такую подлянищу?"

– Товарищ! Вернитесь в себя! – в один голос говорят мне два контролёра. – Идите. Время не ждёт. Что вы размечтались? Сами ещё опоздаете.

– Нет, – говорю, – панове. Что я, долбак? Помесь тигра с мотоциклом? Не пойду я с вашим пропуском. А насильно не имеете права заставить.

– И не заставляем, – тихо и опять же даже принципиально говорят. – Пройдёт другой.

И забирают пропуск.