Жена нелегала

Читать было интересно, потому что написано было пусть без особых прикрас, но искренне. И Данилин даже увлекся чуть-чуть, настолько, что уже на самом деле забыл про Ольгу, пока не услышал какой-то странный звук, идущий от дивана у журнального столика.

Посмотрел — и оторопел. Ольга лежала на диване, скинув юбку, вся изогнувшись своим изумительным гибким телом.

— Что, что ты делаешь! — воскликнул Данилин.

Вместо ответа Ольга потянулась, точно кошка.

Скинула еще и туфли, и кофточку. Он смотрел на ее великолепный плоский живот, который сам когда-то объявил, в порыве восторга, самым красивым животом на свете, и не мог оторваться.

Наконец опомнился, бросился к двери кабинета, запер ее.

— Оля, — сказал он от двери, — ну зачем? Ну, я виноват перед тобой, да. Знал бы как искупить, сделал бы это. Но не знаю. Но так вот тоже невозможно. Друг друга мучить. Нам надо вместе работать и остаться товарищами, если получится, даже друзьями.

— Ну, последний раз, — сказала Ольга жалобно. — На прощание.

Но Данилин прекрасно помнил, чем кончился прошлый «последний раз». Он уехал в Питер в командировку, интервьюировать Собчака, и, вернувшись ночевать в «Асторию», с изумлением обнаружил у себя в номере, прямо в постели, Ольгу. Как она туда проникла, осталось загадкой. Хотя понятно как — за немаленькую взятку, надо думать. Дело было позднее, Ольга упиралась, кричала, что ей ночевать негде, неужели он выгонит ее на улицу? Дело шло к скандалу, и Данилин уже собирался спать в кресле, оставив Ольге кровать, когда она все-таки уговорила его на этот самый «последний раз». Дескать, давай вспомним все, что было между нами, попрощаемся и вообще, почему не получить удовольствие. А возвратившись в Москву, немедленно позвонила Татьяне и, смакуя, пересказала ей все подробности той ночи. Что, собственно, и отбросило его уже начавшееся было примирение с женой на нулевой уровень. Ольга потом что-то бормотала, извинялась перед Данилиным, говорила: я не планировала этого, но на меня что-то нашло, приступ какой-то нервный. Как представила себе, что ты теперь со своей вислозадой… Не удержалась, позвонила. Прости.

Данилину тогда хотелось наорать на нее страшно, даже, может, пощечину дать. Но сдержался — сам во всем виноват. Теперь терпи. И начинай с женой все сначала.

— Знаю я эти «последние разы». Помню, чем кончаются, — сказал Данилин, стараясь не смотреть на Ольгу.

Это было как у Гоголя. Предупреждали Хому Брута, что нельзя смотреть на Вия, но нет, он не удержался, посмотрел. С известным результатом.

Вот и Данилин тоже не сдержался и взглянул на Ольгу. А та лежала теперь уже совсем голая, и твердые крупные соски торжествующе смотрели на Данилина. Потом она перевернулась на колени так, чтобы он видел и круглую попку, и безупречные длинные ноги — знала, что это зрелище он когда-то находил особенно завораживающим. Смотрела на него из-под руки странным, пьяным взглядом. Потом зашептала что-то горячо.

— Что, что ты говоришь? — заволновался Данилин. Ему показалось, или?..

Ольга сказала громче, срывающимся хриплым голосом:

— Выеби меня!

Данилин пошатнулся. Он не употреблял мата. Вернее, почти не употреблял. Считал: табу для того и существует, чтобы нарушать его только в самых крайних, невозможных ситуациях. Например, когда рядом с ним в Кабуле разорвалась мина и взрывной волной его слегка трахнуло о стенку, то у него вырвалось самое классическое ругательство русского языка. Или когда в здание «Вестей» ворвались омоновцы и устроили маски-шоу. Тогда тоже. Но такие случаи в жизни Данилина можно было по пальцам пересчитать. И каждый раз это происходило как бы помимо его воли. Он совершенно не понимал матерщинников, даже жалел их, считал, что постоянное употребление табуированных слов — это симптом, показывающий, что с человеком не все в порядке, есть какие-то глубинные проблемы. Потому что бессмыслица какая-то: слова эти от постоянного употребления утрачивают всякую силу… Зачем они тогда?

Но Ольга слишком много знала. Когда-то он признался ей, что запретный глагол в определенных ситуациях оказывает на него сильнейшее воздействие, кружит голову, возбуждает до потери самоконтроля. В совсем юном возрасте с помощью этого слова его соблазнила владивостокская проститутка. И вот, видимо, что-то навсегда отпечаталось в каких-то внутренних железах, отложился в подсознании неодолимый рефлекс.

Вот и сейчас…

— Не надо, — бормотал Данилин, — прошу тебя…

— Вы-еби, вы-еби, выеби меня! — теперь Ольга почти пела это слово, с наслаждением перекатывала его во рту.

Сладкая дурнота овладела Данилиным и теперь словно толкала его к дивану. Он сопротивлялся, но сила тащила его. «Боже мой, что я творю, что», — думал он, но уже ничего не мог с собой поделать.

16

Ну и что теперь?

А непонятно совершенно. В голове было пусто и звонко, как в колоколе. О стенки которого бились отдельные неприкаянные мысли. Что он скажет Щелину? Да разве он в состоянии сейчас вести серьезный разговор? После бессонной-то ночи, проведенной в основном на ковре в кабинете. Да-да! Вот до чего опустился — какая пошлость.