Жена Петра Великого. Наша первая Императрица

— Обывателей мариенбургских всякого звания — сотен пять. Наши их не били, один только бургомистр багинетом заколот да несколько человек камнями пришибло, — ответил краснолицый секунд-майор, ведавший сбором пленных. — Свейских воинских людей взято на сей час до сотни, и будет много больше. Иные до сих пор по кустам и камышам хоронятся, так наши их имают и приводят. Офицеры вживе все, комендант среди них. Сидят за крепким караулом.

— Веди! — коротко приказал Борис Петрович.

Он едва удостоил взглядом уныло сидевшую на лугу перед покосившейся надворотной башней кучку пленных шведских солдат, в которую его пехотинцы то и дело тычками и прикладами заталкивали пойманных беглецов, едва скользнул глазами и по толпе горожан, напоминавшей вязкое болото страха и отчаяния. Неожиданно твердым шагом, даже не хромая, фельдмаршал направился туда, где, окруженные наставленными багинетами, понуро стояли офицеры мариенбургского гарнизона. Увидев своего полководца, русские сделали фузеями на караул, а шведы приосанились, пытаясь придать себе гордый и независимый вид. Пыхтя от негодования, навстречу Шереметеву выкатился майор фон Тиллау.

— Я имею честь принести вам категорический протест, герре командующий! — Одутловатое лицо коменданта Мариенбурга побагровело от ярости. — Как ваши люди посмели?! У нас, офицеров шведской короны, забрали шпаги и держат за караулом, словно простых солдат! Доблестного лейтенанта Уппландского полка герре Хольмстрема ваши мерзавцы жестоко избили и связали, что совершенно недопустимо между благородными воинами!

Борис Петрович вдруг размашисто шагнул вперед и коротко, словно кот лапой, треснул коменданта кулаком по слюнявым толстым губам. Затем поймал его за воротник и встряхнул со всей силой, словно желал выбить из этого надутого чванством бурдюка душу. Московские солдаты и офицеры злорадно захохотали. Комендант только лицом пожелтел, и его голова жалко моталась взад-вперед.

— Как ты смел, разбойник, воровским обычаем взорвать пороховые погреба, когда капитуляция была уже уговорена? — угрожающим свистящим полушепотом проговорил Шереметев прямо в лицо фон Тиллау. — От того много христианских душ побито, и всякая — на твоей черной совести!

— Позвольте, я не мог знать… Это несколько нижних чинов по своему произволу подняли арсенал на воздух, — срывающимся голосом залепетал комендант, с которого разом слетела вся спесь. Он прекрасно знал, какую кару уготовили обычаи войны нарушившему капитуляцию гарнизону — смерть!

Однако Шереметев только брезгливо отшвырнул коменданта от себя и презрительно процедил:

— Этого борова — в железа! Держать отдельно от всех, пока великий государь не решит его участь. Капитуляция, порушенная злодейским умыслом свейских начальных людей, недействительна более. Здешний гарнизон задержать в плену с другими воинскими шведами. За вычетом одного молодца…

Лейтенант Хольмстрем, со скрученными за спиной руками, сидел поблизости на траве под строгой охраной двух московитов. Его светлые усы запеклись в крови, левый глаз заплыл, нос безобразно распух от крепкого удара, но держался он по-прежнему смело и вызывающе. Когда Борис Петрович приблизился к нему, храбрец-драгун нехотя поднялся, гордо расправил плечи (что было нетрудно из-за стянутых веревкой локтей) и выставил одну ногу вперед. Всем своим видом он демонстрировал грозному вражескому командующему, что ничуть его не боится.

— Видел я в зрительную трубу, как ты моих ребят уложил, как ловко один против многих рубился, — на сносном немецком языке произнес фельдмаршал и даже похвалил пленного: — Знатный ты рубака! Научишь моих драгун клинком такие же чудеса выделывать! Награжу по заслугам…

Хольмстрем гневно встряхнул давно нечесаной шевелюрой:

— Я офицер Его Величества Карла Двенадцатого и не принимаю от врага предложений о службе!

Шереметев тяжело глянул на него в упор:

— Ты не понял. Это не предложение. Это приказ!

— Я не выполняю приказы московитов! — вспыхнул лейтенант.

— Ладно, ежели так, — спокойно ответил Шереметев. — Тогда отдам тебя чухонцам, которые в моем войске охотниками. Шведов они больно жалуют! Знаешь, чем они тебе почесть отдадут? Выдерут из первого же забора толстый да тупой кол и в задницу тебе засадят. А потом торчком поставят и в землю вкопают — вот он тебе все нутро и пропорет да сверху выйдет. Ты не бойся, малый! На колу, говорят, долго живут. Иные — день, а иные и подолее! Ну что, согласен теперь моих молодцов драгунскому ремеслу обучать?

Хольмстрем подавленно кивнул. Жестокий обычай латышских повстанцев был ему хорошо известен, и не было оснований полагать, что страшный Шереметис не выполнит своей угрозы.