Жена Петра Великого. Наша первая Императрица

Борис Петрович Шереметев был удивлен и рассержен внезапным решением Марты отказаться от побега и выполнить волю проклятого Менжика. Она с немногословной благодарностью отказалась от его помощи, быстро и аккуратно собрала свои нехитрые пожитки и наутро отправилась к Меншикову в экипаже фельдмаршала. Но не как жертва, покорно идущая на заклание! В каждом ее шаге, в исполненной горестного достоинства позе, в пламени карих глаз читался некий тайный вызов, как будто Марта вступала в смертельное единоборство с собственной несчастной судьбой. Стоя у окна, Шереметев-старший со скрытым восхищением следил, как его теперь уже бывшая экономка идет к возку. Плечи гордо и упруго расправлены, голова высоко поднята — на удивление красивая и значительная для этого постыдного пути. Идет вперед, навстречу новой, неизвестной доле, со злым блеском в глазах и жесткой складкой у губ! Раз уж ее передают из рук в руки, как рабыню, нужно хотя бы дерзко усмехнуться в лицо работорговцам!

— Задурила девка! — горько сказал вошедший доложить, что все готово к отъезду, Порфирич. — Или вовсе душою устала, да и сдалась доле своей бесталанной!

— Дура чертова! — в сердцах выругался фельдмаршал. — Не похоже, что сдалась. Ишь как вышагивает, будто птица-пава… Похоже, Мишка, змей-искуситель, у нее побывал… За фамилию Шереметевых она боится, не хочет на нее тень бросить…

— Однако так и впрямь роду твоему высокому, боярин, лучше будет, — резонно заметил практичный денщик.

— Много ты понимаешь в выгоде шереметевской! — по привычке рыкнул Борис Петрович и, помолчав, добавил: — Однако как смела и благородна чухонка наша, нечего сказать! Девице из знатнейшего семейства такая душа-то самоотверженная впору!

— Так что, везти, что ли, барин? К Алексашке, кошаку помойному, греховоднику, горлицу нашу белую…

— Вестимо, вези! Что теперь поделаешь-то, коли она сама так порешила… На все воля Божья! Бог ей в помощь и ангела-хранителя в дорогу…

Аннушка Шереметева проводила Марту слезами, нежными объятиями и пылкими заверениями никогда не оставить свою подружку и помогать ей всем, что будет в ее силах. На прощанье Марта передала ей две коротенькие, написанные второпях записки — для любимого Йохана и для пастора Глюка. Аннушка, всхлипывая, пообещала передать их по назначению.

Письмо, адресованное пастору Глюку, довольно быстро достигло цели. А трогательному и печальному посланию, адресованному Йохану Крузе, предстояло многолетнее ожидание…

Глава 5 СТРАСТЬ МЕНЖИКА

Александр Данилыч Меншиков, на удивление, повел себя с новой экономкой тонко и деликатно. На деликатное обхождение он, что ни говори, был мастер! Всю дорогу до Санкт-Питербурха Марта ехала в его собственном возке, теплом и уютном, и к ее услугам была предоставлена молоденькая смешливая горничная. Никогда в жизни не имевшая слуг, Марта обходилась с этой веснушчатой русской девушкой скорее как с подружкой-попутчицей, и та вскоре искренне привязалась к молодой иноземке.

Сам Меншиков ехал то верхом, вместе с закутанными в тулупы драгунами, то в санях, под медвежьей полостью. На остановках он наведывался к Марте, учтиво осведомлялся о том, удобно ли ей ехалось, и приглашал к трапезе. Ужинали и ночевали обычно в больших селах или городках, выбрав для постоя дом почище — поповский или дворянский. За столом Александр Данилыч развлекал Марту разными смешными или военными историями, обходился с ней, как с равной, ни к чему ее не принуждал и тем паче амурными препозициями не обременял.

В пути они то и дело обгоняли бесконечные санные обозы со строительным лесом, с провиантом, угрюмо шагавшие под охраной солдат толпы бородатых мужиков с топорами и лопатами на плечах. «Все это — в Санкт-Питербурх, новый город там ставим! — радостно объяснял Меншиков. — Мой город! Окном нам в Европу будет, торговать оттуда станем, по морским путям корабли водить! Не все же на печи клопов давить да лаптем щи хлебать!»

Новый город встретил Марту картиной огромной стройки, стуком топоров и уханьем молотов, которыми забивали в холодную землю сваи, визжаньем пил, истошным ржанием тягловых лошадей, натужным матом строителей… И заунывными причитаниями баб над неглубокими ямами, в которых наскоро, без священника, засыпали свежих мертвецов. У десятков тысяч работавших на огромных пространствах людей были истощенные землистые лица и какая-то тупая обреченность в глазах.