Жена Петра Великого. Наша первая Императрица

— Нет, она не шутит. — Царь вдруг жестко взял Марту за подбородок и пристально заглянул ей в глаза. Марта не отшатнулась, стерпела.

— Глаза у нее не лгут, — продолжил царь, где-то в глубине закипая яростью, подобно древнему вулкану. — Ты что ж, опоил ее, Данилыч?!

— Мин херц, государь Петр Алексеевич, ну зачем мне такую обиду чинишь! — запротестовал Меншиков и незаметно показал Марте кулак. — Чтоб мне, да всякая девка по доброму согласию не дала?!

— Я не всякая! — оскорбленно воскликнула Марта. — Я его не люблю и уйти хотела — только он не пустил!

— Ты что же, ее силой взял?! Меня позоришь… — Нервное лицо царя переменилось в одно мгновение и стало лютым и страшным. Губы искривила судорога, глаза словно хотели выскочить из орбит. Брызжа слюной, он принялся несвязно выкрикивать исполненные злобы и досады слова:

— При всех дворах европейских! Скажут!! Насильник, разбойник у московта первым в совете! Что дики мы!! Варвары!.. Мы!!! В крови, в поту, в трудах!.. К Европе!.. К миру широкому!.. Нас — варварами!! Алексашка, сволочь! Тать!! Волк!!! Живой кровью кормишься!.. Запорю, холоп!!!

Было страшно, но Марта не испугалась. Ей почему-то вспомнилась мариенбургская стена, тонувшая в пороховом дыму, и свист московских ядер. «Почти как тогда!» — подумала она. Меншиков, похоже, тоже привык к приступам необузданной ярости своего повелителя и имел на эти случаи свою стратегию. Он вдруг бухнулся перед Петром на колени, вытянул вперед голову и истерично заголосил, словно юродивый на московском базаре:

— Бей, великий государь! Казни лукавого раба! Лютой смертью казни!! За тебя, мин херц, смерть приму! Все за тебя!! И крови за тебя напьюсь, и желчи с оцтом выпью из твоих рук, как меду, отец родной! Убей, государь, убей Данилыча, убей пса верного…

Из глаз Меншикова обильно брызнули самые настоящие слезы. Царь вдруг начал успокаиваться. Словно закрывая дело державной печатью, он поднял свою тяжелую трость с серебряным набалдашником и пару раз несильно стукнул Данилыча по бокам.

— Забыл мою дубинку, кобель блудливый! — проворчал Петр уже спокойнее. — Забыл, как я по плечам да по ребрам не раз охаживал? Что, повторить?! А ну вон все! — обратился он к слугам.

Челядь в испуге разбежалась. Марта тоже хотела уйти, но царь, словно клещами, ухватил ее за плечо железными пальцами.

— Стой, где стоишь, красавица! — велел он Марте. — А с кавалером этим мы сейчас конфиденцию вести будем.

Меншиков умело изобразил на своей хитрой физиономии воплощенное раскаяние и покорность.

— Не щурься, Данилыч, ужом не выскользнешь! — нахмурился Петр. — За все предо мной ответишь. Ты, блудодей позорный, чай, думал, что одной лишь суженой невесте твоей Дашке Арсеньевой амуром сим разбойным измену учинил? Знаешь ли ты, красавица, что невеста у этого кота блудливого есть? — Последняя фраза царя была обращена к Марте.

— Не знаю, Ваше Величество, — ответила она, взглянув на пристыженного Менжика не без ядовитой насмешки. — Откуда мне знать?

— Вот и знай теперь! — рявкнул Петр, а потом вдруг повернулся и снова с силой хватил Меншикова палкой поперек спины. — Ах ты, дрючок, ты не просто Дашку Арсеньеву блудному поношенью предал, ты в ее персоне вернейшую слугу сестрицы нашей Натальи бесчестил! О том ей и отпишу, пущай Дашка почитает, порадуется утехам любовным аманта своего преданного! Враз бросит тебя, кобеля!

— А и бросит, мин херц, какая печаль? — вызывающе ответил Меншиков, растиравший ушибленное место. — Иную бабу себе найду! Чтоб я — да не нашел?! Смешишь, мин херц!

— А вот и не найдешь! — с жестоким смешком промолвил царь. — Прикажу завтра же тебя стати лишить. А как отрежет тебе князь-папа Ромодановский уды твои срамные, пошлю тебя в Преображенское, к сестрице нашей царевне Наталье да фрейлинам ее. Будешь у них в бабьем царстве навроде евнуха персидского!

Петр громогласно расхохотался, явно очень довольный своей выдумкой, а вот Меншикову стало явно не до смеха.

— Мин херц, да что же ты творишь?! — возопил он в неподдельном ужасе. — Помилосердствуй!!! Ну, голову мне отруби, коли есть на то твоя государева воля, ну — руку!.. Коли руку — левую желательно. Но стати-то меня зачем лишать?! Да на что я потом такой нужен буду?!

— Молчать, скотина! — отрезал Петр. — Одно дело — амуры водить, другое дело — насильничать. Был ты, Алексашка, первый кавалер, а стал — последний разбойник. И за то ответ по-разбойному держать будешь!

Марта поймала умоляющий взгляд Меншикова. Сейчас этот лукавый, сладострастный, искушенный в хитрости человек просил ее о помощи. Искренне ли просил, бог весть… Но эти глаза, умевшие смотреть так обольстительно, смиренно молили: «Не выдай, голубушка! Ну, охальник я, есть грех, ну обидел тебя, слабостью и тоской твоей женской воспользовался… Но ты меня не погуби! Прости, Христа ради!» Марте стало жалко Александра Данилыча.

— Простите его, Ваше Величество! — вмешалась она. — Виноват он передо мной, но вин его перед вами я не ведаю. Я его прощаю, и вы простите!

— Простить? — зло бросил царь. — Нельзя мне прощать. Не царское это дело!