Жена полковника

- А что, если нам не поехать завтра в больницу? Ты им позвонишь с утра по телефону, и мы побудем еще вместе, завтра и послезавтра... Ничего страшного... Я потерплю еще один или два приступа. Честное слово, я могу еще потерпеть. Я потерплю, а зато у нас теперь будет еще целых два дня... или давай уедем совсем. Ты попросишь еще немножко продлить отпуск, и мы уедем отсюда, и вдруг понемножку я начну поправляться, и все обойдется, и через год, через несколько лет мы будем вспоминать, как мы сидели вот сегодня с тобой и мучились. И вот все уже прошло, все плохое позади, и по-прежнему будут шуметь деревья, и мы опять будем их слушать, и всем людям будет спокойно, и хорошо, и не страшно, и у нас будет много времени впереди... Ну, пусть не так уж много, но мы ведь не будем знать сколько и нам будет казаться, что много, и у меня ничего не будет болеть, и я забуду, как это бывает больно. Или пусть даже что-нибудь болит, но только не тут. Так хотелось бы отдохнуть от этой боли, пусть даже была бы какая-нибудь другая...

Он слушал внимательно, наклонившись, бережно поддерживая ее на руках, опершись локтем о подоконник, и ничего не отвечал.

- Это несправедливо, что мне будут делать операцию. Профессор говорит, что всего месяц тому назад еще можно было захватить... Несправедливо, потому что я все-таки очень мало видела в жизни. Разве не правда? Вот сколько лет мы прожили с тобой вместе, а разве мне довольно твоей любви? Нет... Другие как-то могут... А я вот за столько лет совсем не сумела тебя разлюбить. Ни капельки не сумела.

Ее голос по временам начинал сонно замирать, потом снова разгорался, и она беспокойно приподымалась на руках у мужа, волнуясь, и вдруг замечала, что он на нее смотрит, и по лицу ее мелькала, устало и коротко, виноватая тень прежней Шуриной улыбки, смешливой и озорной...

В густой темноте ночной комнаты стали обозначаться бесцветные силуэты знакомых дневных предметов.

Медленно разливался ровный, белый свет, еще не согретый теплым красным отсветом солнца.

- Рассвет... - вдруг произнесла Шура с горестным удивлением. - Вот уже рассвет. Почему мы не замечаем, как утром хорошо на рассвете? За всю жизнь видела только семь или восемь рассветов. За всю жизнь! Почему? Все какие-то дела были, - очень важные дела, которые необходимо было скорее сделать. И вот дела эти давно уже ушли, и я даже позабыла и не могу вспомнить, что это были за дела, а рассветы я помню. И на Алтай, помнишь, мы все собирались ранней весной, когда на горах цветут маленькие тюльпаны и шиповник, - там очень хорошо... Я не сержусь на тебя, что очень скоро будет так, что ты все это будешь видеть, а я уже нет, право, не сержусь. Я хочу, чтоб тебе было хорошо, хотя совсем хорошо тебе уже не будет, да?

Полковник мог сказать, что им будет хорошо вместе. Или другую любую ложь. Но он просто сказал:

- Нет, совсем хорошо мне не будет больше никогда.

Шура печально и сонно улыбнулась.

- Ты помни только, что я тебя очень любила.

Она сонно потерлась щекой о его плечо, устраиваясь поудобнее, и он заметил, что она засыпает.

Некоторое время он сидел не шевелясь, прислушиваясь к ее ровному дыханию. За окном еще посветлело, и полковник, напрягая руку, чтоб не сдвинуть локтя, осторожно нагнулся и увидел совсем близко чуть порозовевшее от первого солнечного блеска ее милое лицо, заплаканное, постаревшее, любимое.

Было очень раннее утро, когда Шура, проснувшись в незнакомой комнате, приоткрыла глаза. Рядом было слышно чье-то сонное дыхание.

Во всем доме было совершенно тихо, только откуда-то издалека, вероятно из другого этажа, доносилось тихое, неравномерное постукиванье.

Был еще какой-то слабый, незнакомый запах. "Это от одеяла", догадалась Шура. Пахло не то дезинфекцией, не то паленой шерстью.

Она высвободила из-под одеяла руку и отогнула одеяло от подбородка. Простыня была жесткая, тоже незнакомая.

Шура увидела свою руку. В коротковатом рукаве казенной ночной рубашки она выглядела очень жалкой и несчастной. Только тут Шура вспомнила, что сегодня - операция, которую после вчерашнего приступа решили делать с утра, не откладывая.

Было очень тихо. Только раз кто-то мягко прошел по коридору, и неясная тень проплыла за матовым стеклом.

Прежнее легкое постукиванье слышалось теперь гораздо ближе, и к нему присоединилось шарканье. Шура догадалась, что это подметали лестницу, и стала следить, прислушиваясь, как щетка, постукивая по ступеням, спускается все ближе и ближе.

Потом она незаметно задремала опять, и, когда очнулась, уже не было слышно никакого постукиванья, а вокруг было множество новых звуков: скрипели пружины соседней кровати, стакан звякнул о край блюдца, из коридора доносился негромкий разговор и шаги.

Шура вспомнила про стакан и сразу поняла, что ей давно уже хочется пить. Она осторожно повернулась на бок и, опершись на локоть, взяла со столика кружку с питьем.