Жена самурая

Она приняла у Паршинцевой куртку, убрала в шкаф и пригласила девушку в комнату. Ольга на секунды замешкалась, оглядывая огромные стеллажи с книгами, занимавшие все стены коридора, отметила также необычное убранство квартиры – совсем не традиционное, скорее экзотическое. В комнате, куда ее провела Александра, на низкой тахте перед черным деревянным столом, подвернув под себя ноги, сидел огромный мужчина с обожженным лицом и черным кружком-повязкой, скрывавшей отсутствие левого глаза. Одет он был тоже не совсем традиционно в понятии Ольги – в черное шелковое кимоно и свободные черные же штаны. На гладко выбритой голове, на самой макушке, Ольга с удивлением увидела длинную тонкую косу, доходившую своему владельцу до пояса – конец ее свободно свисал как раз на уровне талии. Его лицо было хмурым и озабоченным, даже неприветливым. Однако когда Паршинцева поздоровалась и представилась, мужчина слегка улыбнулся и предложил присаживаться, назвав и свое имя тоже. Ольга неловко опустилась на вторую тахту, и рядом немедленно оказалась Александра с подносом, на котором стояли белые высокие чашки без рисунка и белый же керамический чайник.

– Спасибо, Аленька… дальше мы сами, иди к Соне, – негромко проговорил мужчина, и Александра отступила за дверь-ширму, задвинула ее за собой, оставив их наедине.

Ольге показалось странным такое поведение молодой женщины, да и поведение ее мужа тоже. Но она сочла за благо промолчать – зачем лезть в чужую семью со своим уставом?

Учитель налил чай в обе чашки, взял свою, повертел в пальцах, вдохнул аромат и поставил обратно, упер руки в бедра и спросил, глядя на Паршинцеву в упор:

– Так вы, стало быть, желаете научиться понимать и читать иероглифы? А позвольте узнать – зачем вам это?

Ольга решила не юлить и не вилять, а рассказать все честно, чтобы позже вдруг чего не вышло, однако потом поняла, что говорить правду не имеет права – это уголовно наказуемое должностное преступление как-никак…

– Знаете, я увлеклась недавно самурайскими традициями и обнаружила, что существует очень мало достойных книг по этому вопросу… ну, в смысле – переводных мало. И мне захотелось научиться читать на языке оригинала, понимаете?

Он внимательно разглядывал сидящую перед ним девушку. Что-то в ее словах убедило мастера, что Паршинцева все-таки сказала не всю правду и японский язык ей нужен еще для чего-то, и Ольга чувствовала исходившее от его мощной фигуры недоверие.

– Хорошо… я помогу вам, но у меня одно условие: все, что я требую, вы исполняете беспрекословно – иначе расстанемся, – жестко подытожил он. – Я требую внимания и усердия от своих учеников, и вы не исключение, Ольга. Если согласны – можем приступить хоть сейчас.

– Да-да, конечно, – выпалила Паршинцева. – Только… вы ничего не сказали об оплате…

Мастер усмехнулся:

– А оплата будет зависеть от ваших успехов. Если будете стараться и двигаться вперед, то я не возьму с вас ни копейки. Но если мне придется повторять по нескольку раз – то не обессудьте, это будет стоить дорого. Такое у меня правило.

Озадаченная Паршинцева кивнула и потянулась за своей сумкой, в которой лежала тетрадь.

Визиты в дом Сайгачевых напоминали Ольге погружение в какой-то иной мир, в мир, где все совершенно не так, как принято. Там живут по старинным традициям, когда жена не смеет в присутствии мужа повысить голос, вообще как-то обозначить свое присутствие в доме. Насколько успела заметить Ольга, Александру такое положение вещей не удручало и не тяготило. Она выполняла свои обязанности с легкой улыбкой, и в глазах сурового на вид Александра Михайловича тоже мелькало что-то похожее на радость от того, что эта миниатюрная женщина разделяет его привычки. Шестилетняя кудрявая Сонечка прониклась к Ольге дружескими чувствами и радостно встречала ее у дверей, когда Ольга приходила на занятия. Соня довольно бегло говорила по-японски, и иногда отец позволял ей присоединиться и послушать, о чем они говорят с Ольгой. Девочка садилась на тахту, аккуратно расправляла на коленях домашнее платьице и замирала, становясь похожей на маленькую куколку. Ольга удивлялась, насколько терпеливой может быть непоседливая и живая Сонечка и какими влюбленными глазами она смотрит на мощную фигуру отца, на его обожженное лицо. «Интересно, он был таким до ее рождения или что-то случилось уже после? – думала Паршинцева. – Как только ребенок не боится? Я когда впервые вошла, так едва крик удержала…»

Как учитель Александр Михайлович оказался требовательным, и Ольге приходилось готовиться к каждому визиту с особым прилежанием, чтобы не опозориться перед достаточно занятым человеком, который уделяет ей время. Дело двигалось на удивление легко: то ли Сайгачев оказался таким хорошим учителем, то ли Паршинцева способной к изучению языка, – и уже через неделю Ольга самостоятельно смогла прочитать первые иероглифы. Для начала он дал ей книгу, в которой были собраны старинные танка, и велел читать каждый вечер одно-два, чтобы не только практиковаться в разборе непонятных слов, но и заодно приобщиться к культуре.