Жена самурая

Когда оперативники повернулись к полке, я испытала злорадное наслаждение – Карепанов зажал рукой рот, а «русич» Наиль побледнел так, словно вот-вот упадет в обморок. Дядя Моня что-то бормотал про себя – молился, видно, а Ольга просто закрыла глаза.

– Кошмар какой… – пробормотал Карепанов.

– Я бы заострила ваше внимание на том, что последняя голова – свежая, если это слово уместно в данном контексте, – продолжала я совершенно спокойно, хотя это давалось мне с трудом. – Это говорит о том, что мой муж не совершал убийств, и любой эксперт это подтвердит – вон хоть Ольга.

– Убийства, – поправил Карепанов. – Убийства, Александра Ефимовна, последнего убийства девушки. А Паршинцева теперь и вовсе лицо заинтересованное – судя по всему, тоже потерпевшая.

– Но не Сайгачев же меня сюда приволок! – воскликнула Ольга, но Карепанов только отмахнулся:

– Разберемся.

Я почувствовала, что сейчас кинусь на него и задушу, повалю на пол и буду сжимать на шее пальцы что есть сил, пока он не задергается и не затихнет. Этот человек упорно не хотел замечать очевидного, даже когда я принесла ему доказательства на блюдечке…

К счастью, дядя Моня неплохо меня знал, а потому тяжело поднялся со стула, обхватил меня рукой за талию и прижал к себе.

– Молодой человек… вы бы как-то полегче с людьми. У девочек стресс, им бы на воздух, а вы…

– Сейчас опросим и отпустим, – буркнул Карепанов и заорал, обращаясь к кому-то наверху: – Пусть сюда фотограф спустится, отснимет все. И экспертам можно заходить.

Я почти физически почувствовала, как Ольга сжалась – видимо, по ее прикидкам, сюда должен сейчас явиться Нарбус. Так и вышло – Валентин Станиславович осторожно спускался по ступеням, неся тяжелый чемоданчик со всем необходимым. Увидев Ольгу, он чуть замешкался на последней ступеньке, но потом нашел в себе силы и приблизился к ней, подавая руку.

– Поднимайтесь, Оля, пол холодный. С вами все в порядке? «Скорая» не нужна?

– Нет, спасибо… я хотела…

Но он перебил:

– Извините меня, Паршинцева. Я обвинил вас совершенно огульно, а вы были правы. Мне на днях прислали диск с записью… Стася действительно связана с какими-то уголовниками, и деньги она взяла из сейфа, возможно, по их указке. Вы можете вернуться на кафедру, продолжать работу над диссертацией.

Я отметила про себя – и все равно он не допускает мысли о том, что его дочь сама виновна в том, что с ней происходит, и что деньги она тоже брала сама, лично для себя, чтобы покрыть долг. Но нет – отцовское сердце так и не смогло принять такую правду. Кто угодно виноват – но не его дочь.

Ольга же удивила меня:

– Спасибо, Валентин Станиславович, но… я не вернусь.

– Но как же… вы ведь уже готовы к написанию диссертации…

– Я не буду ее писать. И вообще – я отдохну полгода, а потом буду пробовать себя в нормальной анатомии.

Нарбус посмотрел на меня, и мне осталось только плечами пожать – я тоже слышала об этом решении Ольги впервые. Но пусть – может, ей так будет проще. На самом деле я не могла даже представить, как она будет приходить туда, откуда ее с таким позором выгнали, обвинив в том, чего она не совершала. Я бы не смогла…

Оперативники меж тем планомерно осматривали подвал, делали снимки, вели протокол – все своим чередом. Мне же страстно хотелось на воздух, на снег – упасть плашмя и лежать, глядя в темное ночное небо. Теперь Акела вернется домой, я в этом не сомневалась – не забыть бы только отдать этому Карепанову диктофонную запись. Там Михаил собственным голосом все подтверждал – и про убитых бомжей, и эту девушку, и про ненависть к моему мужу, и про острое желание доставить Сашке неприятности. Только бы прислушались, только бы не стали снова предвзято смотреть на моего Акелу – в прошлом связанного с криминалом мастера боевых искусств. Я не вынесу, если что-то пойдет не так…

– Дядя Моня, – шепотом пробормотала я, отвернувшись так, чтобы работавшие в подвале опера не смогли меня слышать, – а у меня ведь есть запись признаний этого Михаила, в кармане лежит диктофон. Что делать?

– Делай вид, что тебе плохо… – тоже еле слышно пробормотал старый адвокат. – Я тебя наверх выведу, и мы быстро в машине пленку перекатаем, чтоб два экземпляра было.

Я так и сделала – уж что-что, а изобразить сердечный приступ моих актерских данных вполне хватило. Дядя Моня заботливо вывел меня из подвала, помахал адвокатскими корками перед носом бросившегося наперерез милиционера и увлек меня в свою машину. Там, на заднем сиденье, мы прокрутили сначала запись монолога Михаила, потом дядя Моня постучал водителю, и тот, порывшись в бардачке, подал ему какое-то устройство. Что уж он там делал, я не смотрела, занятая наблюдением за действиями милиционеров. В чуть приоткрытое окно до меня доносились обрывки чудовищных баек, в которых количество отрубленных голов достигло уже десятка. «Если так дальше пойдет, то доблестная милиция полгорода завалит, – подумала я злорадно. – Фантазеры…»

Дядя Моня толкнул меня в бок и протянул кассету:

– Держи. Копию себе оставлю, а эту давай-ка отнесем тому юноше в кожаном плаще.