Жена самурая (СИ)

— Как-то раз Наоми спросила меня, зачем наказывать провинившихся палками, ведь бывают случаи, когда достаточно простых слов. Очевидно, я стал слишком много разговаривать, если мои люди вытворяют такое, — с убийственным спокойствием сказал Такеши. — Я буду на тренировочной площадке.

Возможно, идея упражняться с катаной глубокой ночью лишь при свете луны и факелов была не слишком удачной, но другого способа выплеснуть накопившееся Такеши не видел. Он был полон сейчас, как трясина после дождя, и лучше ему будет рубить мечом дерево, чем чьи-то головы.

Он истязал себя, пока соленый пот не залил глаза, пока не онемели плечи и спина, пока стало невозможным контролировать сбившееся дыхание. К тому времени почти рассвело, и кромка неба вдалеке начала медленно розоветь.

Такеши откинул в сторону тренировочный, затупленный меч и жадно припал к кувшину с прохладной водой.

— Господин! Господин! — к нему отчаянно спешил какой-то мальчишка — чей-то сын. — Наоми-сан нашли!

***

До деревни они добрались ко времени, когда солнце уже было в зените. Такеши спрыгнул с Молниеносного, бросив поводья одному из сопровождавших его солдат, и осмотрелся. Старейшина и крестьяне уже приветствовали его, опустившись на колени, но из всей толпы он выцепил взглядом склоненных Яшамару и Мамору. Пальцы привычно легли на гладкую рукоять катаны, но Такеши одернул себя.

С их неподчинением он разберется позже. Сейчас — Наоми.

— Где моя жена? — спросил он, не обращаясь ни к кому конкретно, и старейшина поднялся на ноги, вызвавшись его проводить.

Деревушка оказалась бедной и маленькой, насчитывающей едва ли с два десятка минка, и Наоми находилась, очевидно, в лучшей из них — в доме старейшины и его семьи.

Пригнув голову, чтобы не задеть низкого дверного косяка, Такеши вошел и почти сразу же увидел лежавшую на футоне Наоми.

Ее губы и нос были разбиты, а щеки покрыты царапинами от стегавших ее веток.

Она смотрела на Такеши широко распахнутыми глазами, словно не ожидала его здесь увидеть.

Минамото опустился на футон рядом с ней, продолжив требовательным взглядом осматривать ее повязки и видимые ссадины.

Особенно долго он смотрел на две вспухшие, багровые полосы на ее запястьях.

Такеши молчал довольно долго, и Наоми не решалась заговорить первой, нарушить его сосредоточенную тишину. И она по-настоящему испугалась, когда встретилась с ним взглядом: он сулил смерть.

— Здравствуй, Наоми, — сказал он наконец и потянулся откинуть простынь, в которую она была укутана. — Тебя осматривали?

— Нет, — справившись с испуганным стуком зубов, она мотнула головой. — Только помогли смыть грязь и дали чистую одежду. Они не решились… ну, ты знаешь… трогать раны, которые под кимоно. Тем более там пустяки.

Такеши ухмыльнулся. Если крестьяне к тому моменту уже знали, кого спасли, то посмели бы тронуть одежду своей госпожи, только если бы она истекала кровью и была на грани смерти.

Он глубоко вздохнул, возвращая себе самоконтроль. Вид беспомощной, лежавшей на футоне Наоми пробудил в нем такую ярость, которой он и сам не ожидал. Кто-то посмел украсть его жену из его же поместья. Посмел причинить ей боль. Дурно с ней обращался, бил ее, связал. Оставил на ее теле и лицо уродливые отметины. Растрепал ее волосы, оттаскал за длинный хвост. Прикасался к ней своими грязными руками.

К его жене.

Он убивал и за меньшее.

А теперь Наоми глядит на него забитым зверьком, хоть и отчаянно храбрится. Сдерживает слезы, кусает губы, чтобы не разреветься. Даже улыбнулась ему, когда увидела!

Такеши протянул руку и осторожно погладил жену по щеке: по той, на которой было меньше всего царапин. Всхлипнув, Наоми прикрыла глаза.

— Трав и бинтов! — крикнул Такеши через плечо в открытую дверь.

Какая-то женщина принесла ему миску с горячей водой, чистую ткань для повязок и мази и поспешила выйти прочь.

Приподнявшись на локтях, Наоми сняла рубашку из грубой ткани и опустилась обратно на футон, с трудом сдержав слезы.

Сегодня ей было гораздо больнее, чем во время самого побега.

Такеши скользил взглядом по синякам и царапинам на ее животе и плечах, и на его скулах играли желваки. По его сосредоточенному, суровому лицу бродили черные тени — тяжелые мысли, что не давали покоя.

Он наложил мазь на каждую ссадину и заставил Наоми повернуться, показать ему худую спину с выпирающими лопатками.

— Откуда это? — Такеши едва ощутимо коснулся красной полосы, змеившейся на ее боку.

— Я… я не знаю. Кажется, у них был хлыст. Я помню, как меня ударили им по лодыжке, а вот спину не помню, — глухо пробормотала Наоми. — Но мне уже ее перевязали.

Такеши посмотрел на ее ноги, заметив перебинтованные ступни.

— Я же босая была, — поспешно пояснила Наоми, уловив его взгляд.

Он смочил в отваре ткань и наложил ее поверх отметины, мимолетно коснувшись шершавыми ладонями ее лопаток.

— Ты знаешь, куда тебя вели?

— Нет, — Наоми с неловкостью пыталась надеть рубашку. — Они не говорили о таком при мне. А в первый день постоянно вливали какое-то пойло, из-за которого все было как в тумане. Я даже не знала, что прошло столько времени, пока Яшамару-сан не сказал.