Жена султана

— Те девушки были еще светлее, чем ты. Мать говорила, они были как изо льда вырезанные. С тех пор знать с ума сходит по светлым женщинам с желтыми волосами. Это, видишь ли, признак высокого положения: только богач может позволить себе такую редкость.

Она снова похлопывает меня по руке, общий язык нас сблизил.

— За тебя дадут хорошую цену.

Так вот почему, несмотря на мой возраст, меня отделили от остальных женщин на корабле.

— А кто это — сиди Касим? — спрашиваю я.

— Очень почтенный человек.

Она что-то бормочет на своем варварском языке, проводит руками по лицу, целует ладони и прижимает их к сердцу, словно этот сиди Касим — икона или святой.

— Сиди Касим — глава дивана у корсаров. Сколько чужеземных пленников привезли его корабли, хвала Аллаху! Тебе очень повезло, что тебя захватил один из капитанов сиди, — говорит она без тени издевки. — Его жена, лалла Захра, тоже была пленницей. Она из Англии, ее там звали Кэтрин. Но здесь мы зовем ее Розой Севера. Имя Захра она взяла, когда обратилась.

Я отшатываюсь.

— Она стала магометанкой?

— Она замечательная женщина, всем нам пример. Ты с ней скоро встретишься — для тебя это большая честь.

Я поджимаю губы и ничего на это не отвечаю.

Позднее меня ведут по лестнице вниз, в большую гостиную, где вдоль стен стоят низкие кушетки. Мебель здесь простая, но богатая. Матушка моя — величайший сноб. Во мне воспитывали привычку оценивать малейшие оттенки благосостояния и вкуса, и я сразу вижу, что у хозяина дома есть деньги, но тратит он их с умом, не для того, чтобы пускать пыль в глаза. Мне велят оставить башмаки у порога гостиной: ковры, по которым я ступаю, шелковисто касаются ноги, цвета их — словно приглушенный закат. По верхнему краю стены идет лепной фриз, похожий на медовые соты. Потолок сделан из какого-то резного темного дерева, стены белые, покрывала на кушетках из простого полотна, но лежащие на них подушки — из ярких шелков и бархата, а гобелен на стене такой, что дыхание перехватывает. Я касаюсь его, с любопытством отворачиваю край, чтобы посмотреть на стежки с изнанки — они такие же ровные, как на лицевой стороне. Рука истинного мастера. Странно видеть такую красоту у тех, кто живет жестокостью.

— Вижу, вы интересуетесь вышивкой.

От звука спокойного английского голоса я вздрагиваю. Оборачиваюсь и вижу статную женщину лет шестидесяти — шестидесяти пяти, которая смотрит на меня, слегка улыбаясь. Глаза у нее зимнего серо-голубого цвета, но веки с внутренней стороны выкрашены каким-то темным составом, отчего взгляд кажется очень выразительным — и чужеземным, и резким. Я не привыкла, чтобы меня так разглядывали; мне не по себе. Я рассматриваю узор ее крупных серебряных серег, сложное плетеное ожерелье, обнимающее ее шею. Одеяние ее густого темно-синего цвета, ворот и манжеты шиты серебром и украшены жемчужинами. Роста она высокого, держится прямо — очень внушительна. Но когда она садится на кушетку, поморщившись, словно суставы у нее плохо двигаются, я понимаю, что она старше, чем мне показалось.

— Добро пожаловать в наш дом, — говорит она, жестом приглашая меня сесть, словно я — гость, зашедший в воскресный день выпить чаю и поболтать. — Меня зовут лалла Захра, я жена сиди Касима, он — хозяин этого дома.

— Меня зовут Элис Суонн, я из Гааги, хотя семья моя родом из Англии.

У нее вздрагивают губы.

— И я была англичанкой. Родилась в деревушке Кинеги на западе Корнуолла. Теперь мне нечасто выпадает случай поговорить на родном языке.

— Значит, английские пленники попадаются не так часто? — язвительно осведомляюсь я.

Она хлопает себя по бедрам и хохочет.

— Что ж, Элис Суонн, жаль, что нам придется расстаться. Забавно было бы какое-то время подержать тебя при себе. Приятно видеть кого-то, не лишенного силы духа, но должна тебя предупредить: там, куда ты направляешься, показывать ее слишком часто было бы неумно.

Я сглатываю.

— А куда я направляюсь, можно спросить? Я хотела бы знать, что меня ждет. Мне кажется, если заранее свыкнешься со своей участью, легче ее принять.

Она поднимает бровь:

— Ты предназначена для Мекнеса.

Потащат на рынок, как овцу.

— А кто или что это — Мекнес?

— Неужели слава нашего великого султана не дошла до высшего света Голландии?

— Я не вхожа в такие круги, — твердо говорю я.

Она играет со мной, и она мне не по душе.

— Тебя выбрали в дар нашему благочестивому правителю, императору Мулаю Исмаилу. Его двор находится в Мекнесе, который, по словам моего мужа, сейчас перестраивают в самой изысканной манере.

Я молча это перевариваю. Когда матушка говорила со мной о знати, она едва ли имела в виду подобное.

— Тебя введут в императорский гарем, если будешь держаться разумно и пристойно, то ни в чем не будешь нуждаться до конца своих дней. Поселишься во дворце из мрамора, порфира и яшмы; будешь есть на золоте и серебре, одеваться в тончайшие шелка, а зимой — в мягчайшую шерсть, и умащаться роскошнейшими ароматами Аравии. О чем еще… девушка может мечтать?

— Император Марокко хочет взять в наложницы меня?

Мысль эта представляется мне совершенно нелепой.