Жена султана

— Как ты считаешь, не ухватилась бы я за возможность повергнуть своего врага? Но для этого нужно больше, чем просто слова, написанные в книжке, которые ты покажешь человеку, не умеющему читать. Дай мне твердое доказательство заговора хаджиба, если хочешь увидеть его падение.

Она смеется над смятением на моем лице.

— Глупый мальчик. Оставь книгу в сундуке, когда султан будет нынче вечером на молитве, и ее восстановят в прежнем виде.

Я вспоминаю сафавидский Коран и передергиваюсь.

Перед последней молитвой я делаю запись в книге:

Первый день третьей недели, Раби ас-сани. Илли, берберская царевна. С норовом.

13

Прошло больше недели, и меня больше не зовут в постель султана. На время мне становится легче оттого, что не придется вновь переживать этот отвратительный опыт. Но понесла ли я? Этот вопрос меня мучает. Да и можно ли забеременеть от такого причудливого сношения?

После того как он надо мной надругался, две темнокожие девушки, стрекотавшие, как сойки, спеленали меня, словно младенца, чтобы не потревожить семя, которое он мог укоренить. На следующий день они меня развернули, трогали мою кожу с недоверием и тыкали пальцами в плечо, изумляясь тому, как легко плоть становится розовой. Меня вымыли, вытерли, одели, взгромоздили на носилки и потащили на плечах по дворам гарема, а остальные женщины издавали пронзительные воющие трели, быстро болтая языками во рту из стороны в сторону, как насельники сумасшедшего дома.

Для них, похоже, это было каким-то праздником, но мне становилось дурно при одном взгляде на них. И я отвернулась. Над их головами высились колоннады и арки; каскады цветов; птички; яркое синее небо. А где-то за ним бог, которого я отвергла, смотрел вниз и судил, судил, судил…

Я плакала о грехах своих, пока у меня не кончились слезы.

— Элис!

Имя мое произносят странно, отделяя слоги друг от друга. Я поднимаю глаза и вижу, что ко мне пришла королева (или как ее называть). Она очень толстая и вся увешана кричащими драгоценностями и тканями: целые канаты золотых цепей и жемчугов обмотаны вокруг ее бычьей шеи; тяжелые серьги низко оттягивают мочки; головная повязка, усыпанная блестками и каменьями, скрывает ее лоб и пропадает в чаще волос; браслеты громоздятся от запястий до локтей (удивительно, как она может поднять руки — но она мускулистее многих мужчин). Кожа у нее черная, словно гагат, такая же черная, как у евнуха Нус-Нуса, у того, с лицом, похожим на маску. Она прикладывает руку к моей и хохочет над несходством. Смех этот не кажется дружеским, скорее, она насмехается надо мной, показывая, что по сравнению с ней — темной, сверкающей, роскошной и обильной — я — бледное, тощее, слабое создание. Она так широко улыбается, что я вижу ее золотые зубы и дыры на месте выпавших, но глаза ее сверкают, как куски steenkool[4] — твердо, холодно и каменно.

Потом она поворачивается, что-то берет у одного из свиты и протягивает мне. Это чаша, золотая, как Грааль, а в ней какая-то темная жидкость, от которой поднимается парок и странный запах. Все это время королева говорит успокаивающим тоном, похлопывая меня по руке, словно каждое прикосновение помогает передать смысл.

Что бы ни было в сосуде, я не хочу это пить. Я качаю головой и отталкиваю ее руку, со всей возможной вежливостью, но она настаивает, даже поднимает чашу к моим губам и кладет другую руку огромной ладонью мне на затылок, склоняя меня к краю. Содержимое чаши пахнет пронзительно и остро, я высвобождаю голову. Она снова пытается, уже настойчивее, и начинает гневаться на то, что я уклоняюсь. Потом щиплет меня за руку с неприкрытой злобой.

Я вскрикиваю и выбиваю чашу у нее из рук. Жидкость разливается по ковру, в воздух поднимается пар, а королева топает на меня ногами, воздев руки от негодования, без сомнения, ругая меня перед своим языческим богом. Ее браслеты колотятся и стучат.

Я боюсь ее, но не покажу этого, хотя ноги у меня дрожат — надеюсь, это незаметно. Она бросает на меня еще один яростный взгляд и удаляется, криком подзывая к себе женщин, и я остаюсь одна, в благословенной тишине.

А потом она внезапно возвращается, и с ней мужчина. Он так высок, что заполняет весь дверной проем, и на мгновение у меня возникает нелепое ощущение, что они вдвоем выпили весь свет, не оставив мне ничего. Потом он подходит ближе, и я вижу, что это Нус-Нус.

— Добрый день, Элис, — говорит он без улыбки.

Я не могу говорить, потому что он на меня смотрит, и тяжесть его взгляда лишает меня слов.

— Элис, ты здорова? Ты побледнела.

— У меня такая светлая кожа, странно, что ты видишь разницу.

Он опускает голову.

— Я должен извиниться за то, как вел себя в последний раз, когда мы виделись. Надеюсь, я тебя не обидел.

Я вспоминаю, как он смеялся надо мной, и решительно выпрямляюсь.

— Ничуть, господин. Все забыто.

Мы осторожны в речах, но между нами ширится темный провал. Он видел, как меня раздели догола и обошлись со мной как с животным.