Жена султана

Он смотрит на мальчика страшным взглядом.

Ребенок разражается слезами, и Исмаил вдруг смягчается.

— Бога ради, Али, не будь таким неженкой. Скажи все, как подобает.

Али задумывается, потом обращается ко мне.

— Императрица Зидана тебя требует, — выразительно говорит он.

Султан поднимает брови.

— Она забыла, что ты — мой слуга?

Вопрос сугубо риторический, я молчу.

— Что ж, пойди, узнай, чего она хочет. Ступай. Я возьму на стройку Самира.

Самира?

Из тени комнаты, где оставляют обувь, выступает фигура. Белый шелковый халат, вязаная красная шапка, острые кости лица. Борода у него такая короткая, что кажется, будто ее нарисовали сурьмой, тонкой кисточкой. У него при себе чернила и перья, и пачка бумаги. Смотрит он на меня с нескрываемым торжеством. В последний раз, когда я его видел, с ним были три головореза, желавшие меня убить; я вывихнул ему плечо и прогнал. С неожиданной свирепостью я надеюсь, что плечо у него все еще болит.

— Беги, Нус-Нус, — усмехается он. — Я позабочусь о Его Величестве.

Мне хочется броситься на него, кулаками превратить его усмешку в месиво; но, разумеется, я этого не делаю. Я с усилием отвожу от него взгляд, низко кланяюсь султану и поспешно выхожу из зала на вечернее солнце.

Всю дорогу до гарема меня мучает вопрос: как племяннику казненного предателя удалось вернуть себе милость султана? И зачем он здесь, мой враг? Не верю, что в планах у него нет мести — каковы бы ни были его планы. Я вспоминаю подделку в Книге ложа и то, как все было исправлено, — и сжимаю кулаки.

По крайней мере, все это отвлекает меня от мыслей о том, что меня зовет Зидана — я слишком хорошо знаю почему. В самом деле, когда меня проводят к ней, у ее ног сидит заплаканный Зидан. Должно быть, в ход пошел лук — даже такая дрянь, как Зидан, не может плакать двадцать восемь часов кряду. Я кланяюсь, стараясь выглядеть как можно спокойнее и серьезнее; достойный слуга императора.

Но Зидану не проведешь. По бокам от нее сидят еще две жены султана: Умелез и лалла Билкис. Все трое смотрят на меня, как судьи, словно я совершил ужасающее преступление, за которое они должны вынести приговор. Но всякое сходство с судом пропадает, когда императрица вскакивает с места. Глаза у нее вытаращены, изо рта летит слюна. Она потрясает у меня перед носом черной фигуркой.

— Видишь? Видишь, Нус-Нус? Это твоя смерть!

Обрядовая кукла, сделанная из какой-то черной запеченной глины. Глаза у нее из белых бусинок с черной точкой в середине, рот — всего лишь дырка, словно испускающая беззвучный крик. Одежда ее в точности повторяет ту, что на мне сейчас: каждодневная белая рубаха с золотой вышивкой по вороту и рукавам; желтые бабуши, белый тюрбан; даже то, что я больше не ношу золотой браслет, который отдал Момо пару дней назад, не осталось незамеченным.

Я невольно передергиваюсь. Пусть я бродил по чистым улицам и дворцам Европы, читал книги десятка других народов и вручил душу Аллаху, я не мшу отбросить верования сенуфо, которые узнал, сидя на коленях у бабушки.

Зидана задирает рубаху куклы: там, где от худого тела отходят раздваиваясь ноги, жестоко прикреплен маленький мужской член, без мошонки. Императрица проводит рыжим от хны ногтем по животу и груди куклы. Потом палец останавливается, нажимает, и в груди куклы отворяется створка, а за ней…

К моему горлу подкатывает желчь. Того, что я вижу, не может быть. Внутри куклы бьется крохотное красное сердце из плоти. Пока я, завороженный ужасом, смотрю на него, оно ритмично стучит, ускоряясь вместе с моим пульсом.

Зидана захлопывает створку, скрывая это зверство, и улыбается.

— Стоит мне его вырвать, ты рухнешь замертво. Не смей больше прикасаться к моему сыну.

Она берет шкатулку сандалового дерева, открывает резную крышку и убирает мою куклу внутрь. Прежде чем она закрывает шкатулку, я вижу другие фигурки. У одной, узнаваемой, золотые волосы. Она из светлой глины; рядом с ней — маленький мальчик с глазами из голубых бусинок.

Я пытаюсь убедить себя, что это чушь. Просто Зидана так наводит ужас на людей — скорее внушением, чем колдовством. У кукол нет никакой власти, они могут лишь напугать, а сердце, бившееся в моем изображении, это просто фокус; но меня охватывает первобытный страх, от которого я не могу освободиться. Сны мне снятся тревожные.

Я боюсь не только за себя, но за Элис и за Момо. Всю жизнь я ходил узкой дорожкой между султаном и его старшей женой, но я думал, что между Зиданой и Белой Лебедью все улажено, если не полюбовно, то хотя бы спокойно. Теперь я понимаю, это не так. Ненависть Зиданы глубока и неутолима. Так или иначе, выждав время, она добьется того, что ее соперница и соперник ее сына умрут, как умер великий визирь: от яда, от рук наемного убийцы, от заговора. Или от вуду, ее ритуального колдовства. Я содрогаюсь.