— Что мы шлюхи и алкоголички? — ухмыльнулась Леся. — Это правда. Большинство из нас именно такие и есть. Понимаешь, очень сложно остаться другим человеком, когда все вокруг не считают тебя им. Сдаться и опуститься гораздо проще, и очень многие выбирают этот путь. Но есть и другие, хотя их гораздо меньше, — она улыбнулась. — Я выросла в бедной семье. У меня было одиннадцать братьев и сестер, и, когда родители уходили на заработки, вся эта орава оставалась на мне. Денег всегда не хватало, очень часто у моих родителей не было возможности даже накормить нас ужином. Но когда оказалось, что я темная, моя жизнь изменилась в лучшую сторону.
Она обернулась ко мне и рассмеялась, прочитав по моему лицу, насколько я была ошеломлена ее признанием. Нет, я понимаю, что прокормить столько детей очень сложно, и верю, что Лесе и остальным ее братьям и сестрам приходилось голодать. Но ее слова, что потом стало лучше, выбило меня из колеи.
— Как такое может быть? — не поверила я. — Баба Катя говорила, что светлые, пока везут темных в приграничные крепости, вовсю пользуются своим положением…
— Это правда, — кивнула Леся, — но тогда я впервые в жизни ела досыта и три раза в день. По сравнению с этим меркло все. — В ее голосе звучало что-то такое… то ли сожаление, то ли вина… — Тогда мне казалось, что это невеликая плата за возможность не быть голодной. И не вкалывать от рассвета до заката в поле и дома. И не видеть орды братьев и сестер, которые не оставляли меня в покое ни днем, ни ночью. Нас везли на телегах. И всю дорогу я либо ела, либо спала… ну, когда не была с солдатами. Они мне даже нравились, — вздохнула она. — Они улыбались мне, говорили какая я красотка. Они были гораздо ласковее всех, кого я тогда знала. И вино… оно было вкусным, а эффект от него забавным.
Мы немного помолчали, шагая вперед. За разговорами даже усталость будто бы пропала, а эмоции кипевшие внутри меня, передвигали гудящие от напряжения ноги, гораздо лучше, чем моя собственная воля.
— А потом, в приграничной крепости, я познакомилась в другими женщинами. Они-то и объяснили мне что к чему. Это пока мне хорошо, говорили они, а потом, когда обилие еды, выпивки и спокойного сна перестанет быть для меня высшей ценностью, я пойму, как много потеряла лишившись нормальной жизни. Не скажу, что я им поверила. Просто посмеялась. Мне казалось, что они просто не понимают, что такое голод. И бесконечная, непроходящая усталость. Я же никак не могла забыть. И тайком таскала хлеб из столовой, чтобы насушить сухарей про запас. Мне не верилось, что все и дальше будет так же хорошо, как сейчас.
Леся уже немного запыхалась и паузы между предложениями становились все длиннее. Но я не торопила. Бессонная ночь сказывалась, усталость наваливалась все сильнее, заставляя прилагать все больше усилий, чтобы продолжать идти вперед.
— Мне повезло, я поняла, как сильно заблуждалась гораздо раньше, чем привыкла к новой жизни. Моя деревня была недалеко от крепости. Обычно так не делают, девушек увозят как можно дальше от дома, но со мной, видимо, приключилась какая-то ошибка. Так вот, однажды мне удалось очень хорошо умаслить коменданта крепости и получить от него разрешение навестить родных. Я собрала сухари в узелок и рванула домой.
Она замолчала и какое-то время просто шла, выравнивая дыхание. Я не торопила, чувствовала, что рассказ причиняет Лесе боль. Но, вероятно, выговориться ей хотелось гораздо больше.
— А дома как раз играли свадьбу, — голос Леси изменился и звучал глухо. В нем слышалась горечь и обида. — моя младшая сестра выходила замуж за нашего соседа, Леху-рыжего. И тогда я впервые подумала о том, как бы сложилась моя жизнь, не будь я темной. И вместо сестры в дом к Лехе ушла бы я… Смущаясь и краснея от того, что должно было произойти между нами той ночью… Хотя, я уже знала, ничего такого в этом нет. Я не была влюблена в Леху-рыжего, он всегда казался мне слишком ленивым и тупым. Но в тот момент я так отчаянно позавидовала сестре. Я же понимала, этого у меня никогда не будет. Меня и приняли-то только потому, что я попала на праздник. А иначе… — она замолчала.
Я вздохнула. Да, уж… такого никому не пожелаешь.
— Но самое страшное знаешь что? — спросила Леся тихо. Она даже остановилась и повернулась ко мне. Это для нее было важнее всего, что она рассказала.
— Что? — прошептала я.
— Те сухари… Которые я принесла… Мать выкинула их на навозную кучу. Сказала, что «такое» они есть не будут. И это при том, что ее дети на следующий же день после праздника снова остались голодными! — отчаянно выкрикнула она и отвернулась. Но я могла бы поклясться, в ее глазах стояли слезы.
Я прикусила губу, чтобы не выругаться. Перед глазами все поплыло. Боль, которую ощущала Леся, передалась и мне. Слезы навернулись на глаза, и я вытерла их об меховой воротник шубейки.