Жена в наказание. Укрощение темного

Начать надо с головы, разумеется. Римма Федоровна вытянула руки, поднесла руки к волосам, не касаясь отражения, но рядом. Стрижка у нее короткая, самые длинные пряди до середины скулы примерно. Цвет темно-русый, свой. И ни единого седого волоска пока нет, вот что значит крепкая психика и хорошая наследственность.

Она растопырила пальцы, затем сделала жест, будто пятерней расчесывает длинные локоны.

У отражения тут же как будто змеи из волос полезли.

– Рыжеватый можно! – сказала Римма Федоровна.

Тянула картинку все ниже, ниже, пальцем волны вырисовывала. Пока Римма Федоровна в зеркале не стала обладательницей буйной рыжей шевелюры. И смотрела на оригинал все с тем же саркастическим выражением.

Тут уж даже железная женщина-управдом не выдержала, разразилась смехом. Так, что слезы из глаз потекли.

– Ой, не могу! – простонала она, увидев брошенный на нее озадаченный взгляд Мелдиора. Он даже текст свой читать снова прекратил.

Посмотрел на Римму Федоровну, затем в зеркало. И тоже не выдержал, рассмеялся.

Римма Федоровна ощупала голову. А у нее-то ничего не изменилось, все эти метаморфозы только в отражении происходят.

Успокоившись, она кивнула чернокнижнику:

– Можете дальше бубнить.

Прическа в зеркале мерцала, вроде как в раздумьях.

– Принимаю, – сказала отражению Римма Федоровна. Цвет изображения выровнялся. Хоть его все равно нужно было воспринимать с учетом синеватого блика.

Чтоб не было больше так смешно, Римма Федоровна решила усушку сделать. То есть фигурку в зеркале сплющить, сделать потоньше.

Как заправский скульптор, лепила она свое отражение. Уменьшала объемы, вытягивала шею, ножки делала длиннее.

Да так увлеклась, что и забыла, что с собственным образом работает, создавая изображение красивой молодой женщины.

Если что-то шло не так, она коротко бросала:

– Не принимаю!

Изменение тут же сбрасывалось.

В некоторые моменты подходил ближе и Мелдиор, советы давал.

Они с ним спорили, по некоторым моментам не приходя к согласию, потому что Римма Федоровна, например, отказалась приделывать отражению гигантские ресницы и рисовать утрированный перманент бровям. Где ж он такой страсти-то понабрался?

Оказалось, мановением руки можно и поворачивать фигуру в зеркале, как трехмерную модель в компьютере.

Чтобы проработать мелкие детали, нужно было приблизить изображение, как бы раздвигая пространство.

Удивительные вещи происходили с одеждой. Как только Римма Федоровна убрала у женщины в зеркале лишний вес, ее привычный костюм исчез, но модель голышом не осталась, на ней появился тонкий серебряный комбинезон, как термобелье.

– Надо ж, цензура какая! – одобрительно покачала головой управдом.

Окинув последним взглядом полученный шедевр, Римма Федоровна отряхнула ладони, будто как гончар, сама слепила эту красоту в зеркале.

– Как тебе, Мелдиор? – спросила она мужа уже по-свойски.

– Хороша, – сказал он, и голос его отчего-то звучал хрипло. Утомился, наверное, мантры свои читать.

Он нервно сглотнул и спросил:

– Если все устраивает, оставляем… картинку?

– Погоди-погоди. Вот тут вот еще.

Римма Федоровна приблизила изображение, подкорректировала мочку уха, сделав поаккуратнее.

– Огрехи симметрии сами подравняются во время переноса, – успокоил ее Мелдиор, – а то мы так и будем бесконечно доводить вас до идеала.

– И то верно, нет предела совершенству, – кивнула Римма Федоровна.

– Тогда меняем вас местами, – Мелдиор с грохотом закрыл старинную книгу.

Все три летающих люстры вспыхнули алым огнем.

Тут-то Римма Федоровна вспомнила, что, вообще-то, они ей имидж подбирали. И почувствовала волнение. Такое, от которого есть хочется, даже если недавно чуть ли не целую курицу из фрагментов на своей тарелке собрала.

Мелдиор раскинул руки, как черный альбатрос, закрыл глаза и быстро-быстро принялся наговаривать новый текст, такой же непонятный, как остальные.

По телу Риммы Федоровны будто катком проехали, в голове взрывались фейерверки, в ушах засвистело. Как она на ногах выстояла, удивительно. Особенно тяжко пришлось, когда конечности свело судорогой. Быстрой, но жестокой. С ней что-то происходило.

Римма Федоровна напряженно смотрела в зеркало, гладь которого заволновалась, как море во время прилива, а затем стала непроницаемо-синей.

А потом там появилось отражение. Ее обычное. Даже капельку соуса на воротнике видно, которую она раньше сама не заметила.

– Так ничего ж не изменилось! – с облегчением воскликнула Римма Федоровна, радуясь, что осталась в своем родном теле.

И тут с нее соскользнул ворох тряпок, собираясь кучей у ног.

Римма Федоровна ахнула, прикрывая наготу руками, прижимая к груди ставший просторным бюстгальтер и оглядывая свое новое тело, которое жило отдельной от старого отражения жизнью. Зеркальная же Римма Федоровна, хоть и повторяла движения молодого двойника, была все так же одета. И ее попытки прикрыться выглядели потешно.

Но Римме Федоровне было не до смеха.

Длинные, стройные ноги, на которые смотрела она теперь сверху вниз, как и положено, если они твои собственные, выглядели такими тоненькими! Того и гляди, поломаются, не выдержат ее веса.