Женатый мужчина

— Ничего подобного. Такие, как вы, именно и тревожат Юнга. Если существует загробная жизнь, то самому последнему капралу из верующих есть на что надеяться, ну, а если нет, тогда у вас есть всего лишь эта земная жизнь, и человек, мечтающий стать генералом, вдруг осознает, что никогда ему не выслужиться выше ротного командира. Начальство обходит его чинами в пользу молодежи. Жена разочаровалась в нем и ни во что не ставит. Да и она потеряла для него былую привлекательность. Дети тратят его деньги и живут своей жизнью. С годами уходит здоровье. Нет уж былой сметки. Ничего удивительного, что именно в этом возрасте многие впадают в слабоумие.

— О вас-то ведь этого не скажешь. Юстас скривился:

— Вы считаете, нет? Джон покраснел:

— Нет. В самом деле. И в голову такое не приходило.

— А вы сами?

— Я? Разве я похож на слабоумного?

— Вы чертовски замкнуты эти дни.

— А, так… заботы. Вся эта затея с выдвижением в парламент…

— Слышал.

— Юнг одобрил бы ее?

— Сомневаюсь.

— А почему нет?

— У него времени не было мыслить такими абстракциями, как «человечество», «общество» или «рабочий класс».

— Или полк? — с улыбкой заметил Джон.

— Или полк, — согласился Юстас.

Джон поднялся с кресла, подошел к камину и стал спиной к огню, совсем как Паула тогда, у себя в гостиной.

— Я не продал душу лейбористской партии, — сказал он. — По крайней мере надеюсь, что не продал.

— Не сомневаюсь, — отвечал Юстас, — и я не говорю, что вам не следует заниматься политикой. Им нужны хорошие люди, особенно по нынешним временам.

— Так почему же вы… или почему Юнг тревожится о таких, как я?

Юстас с усилием приподнялся и спустил ноги на пол.

— Все дело в тактике, — сказал он. — Чтобы продвинуться, надо обеспечить себе тылы.

— Что под этим подразумевается?..

— Вы сами. Ваше умение твердо стоять на ногах и счастье. Без этого вы уподобитесь слепцу в поводырях у слепцов.

— Я считаю, что достаточно твердо стою на ногах и в меру счастлив. Конечно, трудно сказать, что считать нормой.

— По Юнгу, человеческое счастье складывается из пяти или шести составляющих.

— А именно?

— Здоровье…

— Это у меня есть.

— Умение ценить красоту в искусстве и природе. Вспомнив о своей рождественской прогулке, Джон сказал:

— В природе, во всяком случае, ценю.

— Разумный жизненный уровень.

— Мне мой кажется разумным.

— Удовлетворение работой.

— Да.

— Приверженность определенной философии или религии, которая способна помочь справиться с превратностями судьбы…

— Здесь я, похоже, пас, — сказал Джон и засмеялся.

— И счастливый брак. Он поперхнулся смехом:

— Да, ну конечно, у меня счастливый брак. Поздно вечером, когда они собирались ложиться спать, Джон обронил, что у ее отца какое-то странное настроение.

— То же самое он говорит о тебе.

— Заметил. Ему кажется, будто я повредился в уме.

— Это он сам с ума сходит.

— Он Юнга читает.

— Хуже не придумаешь. Все равно что читать медицинскую энциклопедию. Немедленно обнаруживаешь симптомы самых ужасных болезней. — Она легла и натянула на себя одеяло до подбородка. Лицо в раме каштановых волос было обращено к Джону, глаза смотрели приветливо и в то же время как бы с сомнением. — А ты сам как считаешь, ты не повредился в уме?

— Нет. Почему ты спрашиваешь? Тебе так кажется?

— Нет. Просто ты какой-то уж очень тихий — только и всего.

— Я знаю. Извини. Слишком многое надо обдумать, а на рождество я никогда не бываю в хорошей форме. — Джон лег рядом. Они потушили свет, обменялись поцелуем и мирно заснули.

Глава четвертая

Второго января 1974 года они возвращались в Лондон со скоростью пятьдесят миль в час. Для экономии бензина правительство установило с нового года такой предел скорости. Промышленности электричество давалось только три дня в неделю, телевизионные передачи заканчивались в половине одиннадцатого.

Домой, в Холланд-Парк, они добрались в четыре часа. Темнело, и, поскольку электричества не было, улицы погружались в серые сумерки. Джон вошел в дом первым и в темноте стал на ощупь искать свечи. Внизу, на кухне, нашел один или два огарка, оставшихся на блюдцах с их отъезда, но спички, которые всегда лежали на плите, словно испарились.

За ним вошли Клэр и дети, волоча сумки и чемоданы. У Клэр тем более не было спичек, и Джон поспешил наверх, в гостиную. Там царил полный ералаш. Он ругнул жену за то, что она оставила дом в таком беспорядке, и, не найдя спичек, двинулся в спальню. Здесь он увидел, что все ящики выдвинуты из комода и содержимое их вывалено на пол. Нет, это не беспорядок — похоже, что, пока их не было, здесь побывали воры.

Джон отыскал-таки спички — картонную коробочку с маркой русского ресторана, куда он водил Паулу. Это вызвало у него прилив тоски по ней. Он твердо решил увидеться с нею сегодня же вечером, и даже ограбление собственного дома не могло ему помешать.

Он спустился вниз, где в холодной прихожей его ждала Клэр с детьми.

— Нашел спички, — сообщил он и прибавил: — Похоже, нас обворовали.

— Ох, — вырвалось у Клэр. — Что унесли?

— Не знаю. Если бы ты оставила спички на плите, я, возможно, уже знал бы… — И пошел вниз, на кухню.