Жених

Они исчезают в проеме один за другим. На пустыре тихо, ветер шелестит пакетами, вдоль забора не спеша трусит большая крыса. Их тут, наверное, много, не боятся людей. В области я как-то заглянул к таджикам в бытовку, а там в старом кресле кошка спит. Пригляделся — еж! — это же крыса, здоровенная, как кошка. Показал Хуршеду, он схватил плоскогубцы — первое, что под руку попалось — и шею ей прижал. Она пищит, царапается, хвостом дергает. Я ее сначала отверткой проткнуть пытался — не попал, потому что она елозила туда-сюда. Тряпкой руку обмотал, чтобы не укусила, и начал этой крысе башку откручивать. Мягкое, хрустит. Я не садист какой-то, но не отпускать же ее просто так? Бахти проснулся, смотрит на нас и говорит: “Ей же больно”. Как будто сам никогда баранов не резал и курам головы не сворачивал. А кресло пришлось выбросить, крыса его обмочила.

Я правда не хотел, чтобы все случилось ТАК. Я об этом как-то не подумал. Нужно перезвонить боссу.

— Промысловский, отдыхаешь? Чурок своих отправил?

— Еще как отправил.

— Вот и чудно.

Хуршед лежит неподвижно, мордой вниз. Я просовываю пальцы за воротник его рубашки, чтобы нащупать пульс. Он шепчет:

— Руки убери, да?

Потом со стоном поднимается на четвереньки, встает, расправляет плечи. Отряхивает землю с колен, поправляет челку. Ему даже в пятак не дали — наверное, сразу кверху жопой лег, чтобы уйти с минимальными потерями.

— Бахтиер, вставай. — Я тормошу мелкого.

— Не хочу. — Он морщится как капризный ребенок.

— Хоть ногами пошевели.

— Зачем? — Бахти скребет землю подошвами кроссовок.

— Ну, слава богу.

 

Хуршед отходит подальше от забора:

— Алло, Наим?

Наим, хуим. Я осторожно беру Бахти за руки и тяну на себя.

— Не надо, больно. — Его губы медленно вспухают, темнеют, истекают соком, как треснувшая черешня. — Посмотри, зубы шатаются?

— Не плачь, детка, мы тебе золотые вставим. — Я сую ему палец в рот — вроде не шатаются. Надеюсь, челюсть не сломана, как ему тогда невесту целовать? Или они на своих свадьбах не целуются?

— Саша-джян, мне дышат больно.

— Давай, я тебе “скорую” вызову.

— Не надо! — Он перекатывается на бок. — Не надо, я дома Точикистон пойду. Паспорт нерусский.

— Дурак, они всех обязаны брать.

— Не надо. — Бахти пытается улыбнуться, у него выходит не очень. Правая бровь рассечена, глазками теперь не постреляешь. — Эт ирунда. Мне два год назад солдат из поезд выкинул, сотрясение мозга.

По траве проплывает полоска света. Хуршед первый понимает, что случилось, и бежит через поле, размахивая телефоном.

— Стоять! — Серая фигура срывается за ним.

Второй мент приседает на корточки рядом с Бахти:

— Ты пострадавший?

Бахти щурится, прикрываясь ладонью:

— Нет.

— Документы.

— Дома лежит.

Мент переворачивает Бахти лицом вниз и шарит у себя в заднем районе, где висят наручники.

Я откашливаюсь:

— Не надо, у него, наверное, ребра сломаны.

Мент поднимает удивленные глаза. Щелк!

— Саша-джян, мне больно лежат, скажи ему.

— Че ты там лепечешь, баран? — Мент выпрямляется и поддевает его носком ботинка.

— Не трогайте его, ребро может легкое проткнуть. Или печень.

— Может, может. — Мент чешет бритую щеку. — Он вообще откуда?

— Из Таджикистана.

— Ну, понятно, — отвечает мент. — У преступности есть лицо. И это лицо — таджикской национальности.

Его напарник возвращается, тяжело дыша:

— Быстро бегает, сука… Короче, подозреваемый скрылся.

— Ну и заебись, — отвечает наш. — Ты тут посторожи чурку, я с молодым человеком поговорю.

Он деликатно берет меня под локоть и отводит на несколько шагов в сторону. Где-то в районе солнечного сплетения появляется приятное чувство страха.

— Итак, молодой человек. Насколько вам дорог ваш таджик?

 

* * *

Восьмера катится непривычно тихо, Наим курит и стряхивает пепел в окно:

— Эт херня. Я, когда на пятерк ездил, падрэзл ментовск тачку. Ани в бардюр заехли. Из мащины витащили, отпиздили нахуй, дэвть тысч атабрали. Все щт с собой было.

Бахти косится на меня:

— Саша, ты сколько дал?

— Не помню.

На самом деле, конечно, помню. Две тысячи восемьсот пятьдесят рублей. Столько стоит один таджик.

Хуршед оборачивается на переднем сиденье:

— Сам виноват, нехрен было рыпаться.

Бахти шепчет:

— Саша, пердай ему, он мудак, я с ним не разговариваю.

Старший, конечно, снова пристроил жопу впереди. Его ведь “тоже избили”. Младшего заставил пробираться на заднее, через спинку кресла, согнувшись в три погибели. Бахти рухнул мне на руки, я сам его втащил — он даже рта не раскрыл. Я бы, наверное, так заорал, что у Наимовой тачки повылетали все стекла.

 

* * *

Я режу простыню. Нужно было, наверное, купить бинты, я постеснялся сказать Наиму, он и так нас довез бесплатно. Бахти лежит на моей кровати и смотрит дивиди, где немецкая телка ссыт в рот пьяному бомжу. Это, кстати, не мой диск, мне их дал один друг-азербайджанец, сразу штук десять, потому что у самого их немерено, некуда складывать. Краем глаза я замечаю, что Хуршед включает мой ноутбук. Таджики любят раскладывать пасьянсы, с важным видом, как будто работают на Билла Гейтса.

— Слышь, сделай мне интернет.

— Не “слышь”, а “Александр Евгеньевич”. Совсем оборзел.