Жених и невеста

– Не мели, чего не знаешь, – цокнула бабушка. – Не может жених Патимат быть его другом.

– Так мне же всё рассказали! Небось и сам он такой же, как покойный дружок, да смоются его грехи! Собиратель географических карт! Танцор диско!

– Танго, мама, танго, – зачем-то поправила я, но голос мой утонул под градом новых ругательств:

– Друг сумасброда, изгоя, сын блудника и стяжателя! Отец его, Асельдер, сидит в своём институте, греет местечко, корчит из себя умного, примазывается к начальству. А мать его, мать! А эта Хадижа!

– Что? – наклоняются хором тётки.

– Мать его – ядовитая гадюка, только и знает, что на Халилбека шипеть, хотя он семью их облагодетельствовал. Якобы Халилбек не дал Асельдеру купить какие-то акции, якобы убил слабоумного Адика. Всё – брехня. А ещё она дружит с растлительницей Заремой!

– С какой Заремой? – любопытствуют тётки.

– С хозяйкой кафе у станции, где собирается шантрапа. Одни мужики! И среди них – моя дочь. Разве порядочный парень повёл бы девушку в такое место?

– Ц-ц-ц-ц-ц-ц, – цыкают тётки. – Как нехорошо, как нехорошо!

«С матерью пришлось повоевать, но завтра она придёт. Обнимаю, моя душа», – написал мне Марат.

Душа. Как странно быть его душой. А завтра придёт его мама. Страшно, очень страшно. Придётся сказать о банкетном зале. О том, что место уже забронировано на тринадцатое. Папа с мамой, конечно, напрягутся ещё больше, начнутся подозрения. Отчего так скоро? Почему бегом? Разве кто-то из старших при смерти и нужно успеть отпраздновать свадьбу до траура? Нет. Разве невеста совсем завалящая и сразу спешит согласиться? Нет, разумеется, нет. Разве у её родителей нет гордости? Почему бы им не поломаться ради приличий хотя бы полгода? Зачем так спешить?

Всё это обрушится и завертится завтра. А дальше – отъезд Марата, расставание до самой свадьбы. А вдруг он кого-нибудь встретит в Москве… Вдруг то, что читалось в чайных глазах, угаснет. И тогда мама запилит меня до смерти. Я представила, как мама усердно, сжав зубы, работает пилой, щепки разлетаются в стороны, тётки смеются.

Папа пожаловал поздно, в ночь. Братца и дядьки не было. Они вернулись в своё высокогорное село раньше медлительных тёток. Я слышала, уже лёжа в постели, как за стенкой переговариваются родители. Подкрадывалась на цыпочках к двери, напрягала слух, но только раздразнила себя, разбередила и лишила сна.

В распахнутую, но укрытую сеткой форточку врывались загадочные ночные звуки. Пиу-пиукание сверчка, одиночный гудок заблудившегося автомобиля, воющие приступы ветра, кувыркающегося по степи до самого моря, сонный лай собак, раздирающий душу кошачий вопль. Душу, душу… «Моя душа», – написал он. Прочитай я такое в чужой записке, засмеяла бы, подивилась бы пошлости. А теперь я таяла при одном лишь воспоминании. Всматривалась слепыми от смутных слёз глазами в светящиеся на телефонном экранчике буквы. «Обнимаю, моя душа».

Обнимаю, обнимаю… И сладко, жалобно, как у плаксивой дурочки, ныло сердце.

12. Беседа с пьяницей

Отпустив Патю, Марат продолжал стоять у газовой трубы, машинально потирая руки и улыбаясь совершившемуся чуду. Одинокие особняки, соглядатаи их счастья, посматривали с дороги исподлобья, завистливо. Мимо пролетел и скрылся несомый ветром чёрный рваный полиэтиленовый пакет. Степь была безлюдна.

Но когда Марат повернулся к темневшей за полем тюрьме, то сразу заметил спешащего к нему через солончаки одышливого человека лет пятидесяти, в накинутом не по сезону грязно-салатовом плащике.

– Ле, подожди, подожди! – хрипел неизвестный. На плече у него болталась потёртая матерчатая сумка.

Марат решил про себя, что приближающийся к нему мужчина – слоняющийся забулдыга или потерявший дом пьяница. Забулдыга подбежал поближе и схватился короткими пальцами за газовую трубу. От него и вправду несло вином. Марату ударил в нос удушливый бражный запах.

– Ты что, напился, отец? – спросил он мужчину с улыбкой.

Незнакомец поднял на него хитрые проницательные глаза и пригласительным жестом раскрыл сумку. На свет выглянула большая бутыль с искрящимся горлышком. Марат замотал головой.

– Как? Не будешь? – удивился пьяница. – А за то, что Халилбека выпустили?

– Халилбека выпустили? – оглушило Марата.

– Ещё как! Сегодня, под шумок. Зато завтра вся округа будет обсуждать, вот увидишь. Давай налью. У меня и стаканчики есть.

Марат ещё раз оглядел забулдыгу. Нет, всё-таки, несмотря на небрежность одежды, тот совсем не походил на уклюкавшегося пропойцу.

Распиравшее Марата счастье шевельнулось в нём, выпростало наружу свои лучи, потянулось ввысь, заполоняя воздух:

– Ладно, повод есть. Налей мне немножко, отец.

И незнакомец, недолго думая, тут же вынул из кармана плаща стаканы, подал их Марату и разлил из большой бутыли.

– За Халилбека! – провозгласил он тост, присаживаясь на трубу.

Марат глотнул из стаканчика и прислушался к растекающемуся по венам теплу.

– Вот говорят: Халилбек, Халилбек, – кивнул он моргающему на закат незнакомцу-пьянице, – а я вот не пойму.

– Чего не поймёшь?