Жених моей сестры

– Не неси ерунды, – отмахивается папа. – Работать она там еще будет, смотрите-ка на нее! Картинки лучше свои рисуй. Содержать мы тебя сможем, это вообще не проблема. Ты, главное – за художника там не выскочи. Такого добра нам в семью не надо. Среди бизнесменов смотри, среди экономистов. Не ниже. Поняла?

– Поняла.

С губ рвутся слова, что мне никто не нужен. И никогда нужен не будет. Ни художник, ни экономист, ни король, ни президент. Потому что тот, кто нужен, остаётся здесь. В нашей же – по злой иронии судьбы – семье.

– Кажется, это повод для коллекционного шампанского! – мама улыбается и обнимает меня. А потом добавляет с плохо скрываемой гордостью: – Скажу Амалии, вот она от зависти с ума сойдет. Лондон – это тебе не местечковая выставка у нас в музее за свои же деньги. Это совсем другой уровень!

Папа приносит шампанское, мы его пьем, и я впервые ощущаю, что на меня все смотрят не как на бесполезный придаток к семье, а как на кого-то, кто их удивил. Вкус у шампанского резкий и кислый. Мне не нравится.

– Подожди, так ты правда что ли хорошо рисуешь? – вдруг выдает Леля.

Очевидно, что эта мысль все это время не давала ей покоя.

– Ну, видимо, – неловко отвечаю я, пожав плечами.

– А покажи!

– Да, Нюта, покажи, – вступает мама. – Правда же интересно. А то ты все прячешь от нас.

На этих словах я едва не смеюсь нервно.

Прячу?!

Ну конечно. Рассовываю свои картинки по тайникам. Не дай бог кто увидит!

Нет, конечно, есть один портрет, который я и правда спрятала подальше… Но остальные-то работы я не скрывала. Просто никто ими никогда не интересовался.

– Хорошо, сейчас принесу.

Я поднимаюсь к себе в комнату и возвращаюсь с той самой папкой, которую брала с собой на собеседование. Там все мои работы, за исключением портрета Яра. Плюс еще беру недавние рисунки. Акварель из парка развлечений, пастельный набросок распахнутого окна студии, карандашный автопортрет. Пусть смотрят. Мне не жалко.

Папа мельком бросает взгляд, послушно хвалит и пересаживается в кресло, где он обычно сидит после ужина с книгой и чашкой кофе. А вот мама с сестрой внимательно разглядывают каждый лист.

– А это наша набережная, да? Красиво! Ой, Лель, смотри, это же ты. Лучше, чем на фото, правда?

– Почему ты никогда не говорила, что реально хорошо рисуешь? – вдруг каким-то обиженным тоном спрашивает Леля, оборачиваясь на меня.

Идиотский вопрос.

Не понимаю, какого ответа она от меня ждет.

– Ты не спрашивала, – наконец говорю я.

– Подаришь? – Леля не выпускает из рук свой портрет.

– Конечно, забирай.

– Спасибо! Надо будет только рамку сделать. О… подожди… – Леля вдруг всплескивает руками, и все ее лицо озаряется восторгом. – У меня есть шикарная идея! Нюта, а ты можешь нарисовать мне картину в качестве подарка на свадьбу?

От слова «свадьба» горечью сводит рот. Но показывать это нельзя.

– Да, могу, – принужденно улыбаюсь я. – А какую картину ты хочешь?

– Наш семейный портрет.

– В смысле портрет нас с тобой и родителей? – уточняю я.

– Нет, конечно, Нют, ты что, – Леля смеется серебристым колокольчиком. – Семейный! Мой и Ярика.

Ощущение такое, как будто меня ударили под дых. Я судорожно пытаюсь найти убедительную причину, позволяющую мне отказаться, но в голову не приходит ничего. Там пусто.

– Я… я не уверена, что успею, – бормочу я наконец.

– Успеешь, конечно. Еще целых две недели! – Леля, кажется, очень загорелась этой идеей. – Нюта, ну что тебе стоит?

– Действительно, – вступает в разговор мама. – Ты же ничем сейчас не занята. И в подготовке к свадьбе участия не принимаешь.

Молчу. Крыть нечем.

– В какой технике ты хочешь портрет? – тусклым голосом спрашиваю я у сестры.

– Вот как мой нарисован! Так же хочу.

– Масло, значит, – сама себе говорю я. – Но этим краскам надо время, чтобы просохнуть.

– Тогда начинаем завтра! – тут же распоряжается Леля. – Сейчас позвоню Ярику и узнаю, когда он свободен. Нам надо тебе позировать, да? Можем прям тут, у нас в гостиной.

– Краски? У нас дома? – мгновенно поднимает голову папа. – Ни за что. Сто раз же говорил. Нюта, я тебе для чего студию снимал? Туда и идите.

Сердце бьется так тяжело и болезненно, словно вместо него в груди камень.

Рисовать их вдвоем в нашей с Яром студии – это пытка с особой жестокостью.

– Там уже срок аренды кончился, – торопливо вру я.

Но в том, что касается денег и сроков, папа обладает фантастической памятью.

– Я оплачивал девятого числа на месяц. Сегодня третье, – сообщает он и снова углубляется в книгу.

– Вот и отлично! Вопрос решен! – Леля едва не прыгает от радости. – Сейчас Ярику позвоню.

Она убегает из столовой, и я нервно сжимаю пальцы, молясь, чтобы Яр отказался от этой идиотской идеи. Ну это же полный бред, он не может этого не понимать!

Но Леля возвращается, сияя, будто новогодняя елка.

– Он согласен! Завтра в одиннадцать! Дай мне адрес этой студии, я ему отправлю.

«Он и так знает», – едва не срывается у меня с языка. Но я успеваю себя одернуть и только молча киваю, чувствуя мерзкую горечь во рту.

Яр, зачем? Зачем тебе это?

***