Жених с приданым

Это была окраина города, трактир «Свиной пятачок». На вывеске жизнерадостный толстый розовый поросёнок держал во рту кольцо из букв-сосисок «SVINOY PYATACHOK».

Здесь расчёсанные на прямой пробор, в длинных гороховых рубахах, половые перекидывали с руки на руку чистые полотенца, кланялись и говорили посетителям: «Слушаю-с», «Чего изволите-с», «Сию минуту-с». Подавались звонкие свиные хрящики, сочные, плюющиеся с раскалённой сковороды котлеты с чесноком, сосиски с горошком, стеклянный тугой дрожащий холодец.

В уютном, жарко натопленном полутёмном зальце круглые одноногие столики стояли подковкой вокруг крохотной, обитой розовым бархатом тумбы-сцены. В подвалах располагались бани с кабинетами.

В зал просачивалась сырость, приходилось часто переклеивать обои, штукатурить стены и потолки, но хозяин мирился с расходами. Львиную долю прибыли приносили именно бани, а не котлеты с сосисками.

В массажных кабинетах свежие крепкие сельские девчата усердно разминали спины и зады клиентов, растянувшихся на каменных, с подогревом, топчанах. Девчата менялись часто – завсегдатаи ценили эту тонкую любезность хозяина. На топчанах у него перенежилась вся городская верхушка.

В их числе Веня, в одночасье разбогатевший на… На чём богатеют нувориши: на недвижимости, недрах, интригах, авто, солдатских портках, дереве, пилюлях, шмотках, золоте, политике, акциях… Веня разбогател на ровном месте. Деньги буквально свалились ему на голову. В первое время он ходил на ослабших полусогнутых ногах, с оглядкой, пришибленный, в ожидании трубного гласа Страшного суда: «А ты, голубчик, в своё ли корыто сел?!»

Его возьмут за шкирку и вышвырнут, в лучшем случае обратно в грязь, в худшем на тюремную парашу до скончания жизни. Но шло время, к Вениному внезапному богатству все относились как к делу само собой разумеющемуся – и он осмелел.

Стал безобразничать, пылить в нос, показушничать, сорить дурашными деньгами налево и направо – причём денежные счета не только не худели, но разбухали и пёрли, как из сказочного горшочка. И снова, как ни странно, это вызывало в людях всеобщее полное одобрение и понимание. Его даже уговорили стать депутатом – Веня не подозревал, как единодушно любит его электорат.

В банях «Свиного пятачка» у Вени в персональном шкафчике хранились венок из дубовых серебряных листьев и шёлковая простыня, в которую он заворачивался как римлянин. По краю простыни алмазными стразами было вышито, в древнеримском орнаменте, «Гай Юлий Веня».

Но до бани было ещё далеко. Веня между столиками и почтительно обегающими его половыми с подносами, приплясывал под караоке, кружился, приседал и оттопыривал зад, как курица, задирая полы золотого пиджака. Так он доплясал-докружился до дверей и, запыхавшись, плюхнулся за крайний столик.

Там в одиночестве сидел худощавый мужчина, положив локти в замшевых заплатках на скатерть, боязливо оглядываясь и начиная понимать, что его не туда занесло. Непонятно как его пропустили – вероятно, из-за породистой бородки, слабого телосложения, страшной бледности и чёрных провалов под глазами приняли за чьего-то любовника-кокаиниста.

Веня был бы не Веня, если бы сей миг стол не был накрыт с царской щедростью. Когда он широким жестом заказал вино, половой недоверчиво и угодливо переспросил, точно ли он расслышал: Романи-Конти сорок седьмого года?

Это вывело Веню из себя. И когда хозяин самолично вынес деревянную подпорку с лежащей на боку, белёсой от пыли бутылкой, заорал, что шельмы, конечно, подсунули другую «романею» – а пыль, небось, натрясли из пылесосного мешка…

Толстую чёрную бутылку крепко бережно отёрли полотенцем, взболтнули, откупорили, дали отстояться и чуть выдохнуться – и разлили по сполоснутым бокалам.

– Ну, за знакомство!

Через пять минут согревшийся, захмелевший от еды и питья мужчина слегка заплетающимся языком рассказывал Вене о себе. О том, что он художник, в школе живописи был признан непревзойдённым пейзажистом, что выиграл грант на учёбу в Италию. Перед отъездом с Алёнкой поехали на Вытегру.

Алёнка – это… Вот в каждой, даже самой святой женщине, непременно из пипетки капнуто гаденьким, мелочным, корыстным. Они не виноваты, их природа устроила такими, в целях продолжения рода. Алёнка – дитя. В студенчестве вместе холодали, голодали и носили обноски. Ночью обнимались, чтобы согреться.

– Повезло, – чмокал толстыми красными губами Веня. – А мне одни шкрыдлы попадаются. Так и норовят срыгнуть налево. Неужели твоя никогда ни с кем?

Никогда. Ни с кем. Хотя… Художник безумно ревновал её к Врубелю. Алёнка могла глядеть на его картины часами. Затягивающие, космические, потусторонние, мозаично сложенные из грубо ломанного лунного жемчуга. После них, побледневшая, она долго оставалась чужой и отстранялась от его прикосновений, как после обладания другим мужчиной. Он задыхался от ярости и любви.