Женитьба Элли Оде (сборник рассказов)

— Есть же такие люди, — продолжал своё Леха, садясь за руль и разворачивая резко вправо, — в крови у них што ли? Их, блин, мёдом не корми, дай над людьми верх держать.

— Сколько он, интересно, получает? Не знаешь?

— Да сотни полторы. Не больше. Но у него ж и работёнка — не бей лежачего.

«За полторы сотни люди вкалывают. И прилично, блин, вкалывают. Возьми механизаторов, животноводов… Конечно, у многих сейчас заработки приличные, по две-три сотни, но разве сравнишь их работу с Петровой? Там план, конкретный показатель нужен: такой-то привес, столько-то гектаров, столько-то сеялок отремонтировано. А у него что? Охрана живой природы! «Красная книга»!..

Выдумали, блин, ещё эту «Красную книгу». А што это за книга? Кто её читал? Да покажи мне хоть одного человека в нашем совхозе, кто не то что читал, хоть в глаза её видел. Ты сам-то, Петро, видел? То-то…

Так чего ж ты, блин, людям покоя не даёшь? Сам, как угорелый, носишься и другим малину портишь? Человек на природу выезжает отдохнуть, развеяться. Без этого нельзя. А охота — это ж самое древнее его занятие. Землю начал пахать, паровоз состроил и в космос полетел — это он потом, а изначально охотился и рыбку ловил.

И я хочу поохотиться. Чем я хуже того, древнего?..»

— Е-моё!.. Приди, я тебе ещё полторы сотни дам, только…

— Вот именно. И я бы дал. Любой из нас дал бы.

— А толковать с ним не пробовали?

— Да-да, с ним только толковать, — с усмешкой сказал Леха. — Он меня на прошлой неделе в райцентре встретил: «Ты, — говорит, — Леха, с огнём играешь». Намекает, что я, мол, на сайгаков езжу. «Доиграешься», — говорит. — «Пошёл ты», — отвечаю. — «Вот заловлю, — говорит, — как-нибудь — другое запоёшь». «Ты чо привязался, — говорю, — как репей, к собачьему хвосту». — «Перестань браконьерничать, никто к тебе приставать не будет». «Кто, — говорю, — браконьерничает? Я?..» — «А кто же? Ты не прикидывайся… Я всё знаю. Знаю, куда и с нем по выходным ныряешь». Это уже ка тебя, Тимофеич, намекает.

— А мне он ни гу-гу.

— Тебе-то ни гу-гу, — хмыкнул Леха. — Что он, дурак, что ли? Тебя, по-моему, райотдел милиция боится.

— Не боится, дурень, а уважает, — с напускной серьёзностью сказал Тимофеевич.

— Ну, уважает, — согласился Леха. — Тебя попробуй не уважь…

Несколько минут они молчат. Газик покачивает на кочках и бугорках. От долгой езды, монотонного урчания мотора, да и от выпитого обоих клонит в сон. Даже курево не помогает. Тимофеевич, тот давно уже клюёт носом, а Леха, чтобы не уснуть, продолжает разговор:

— Я вот всё о Петре думаю. Что ему нужно? Мы с ним пацанами росли вместе. Вроде парень как парень был.

— Плохо смотрел, — пробубнил Тимофеевич. — Таких, их сразу видать, с пелёнок.

— А вот жинка у него — Калька Первухина, это её девичья фамилия, девка была мировая. Как, блин, она с ним уживается?..

— А что бабе-то, — смачно зевнул Тимофеевич, — много надо?..

— Оно конечно, — согласился Леха. — Но Петро нудный такой стал, до невозможности.

«Не стану же я тебе, блин, рассказывать, как случилось, что Катька Петру досталась, а не мне. Хотя должна быть моей. И была. Со мной, а не с Петром ведь… А ему досталось яблочко надкушенное. Спеленькое, ароматное, но того… надкушенное. И ты думаешь, он не знает, чьих зубов там след? Прекрасно знает. Катьке он, конечно, заливает, что ему, мол, до лампочки, был кто у неё до него или не был, а на меня зубок имеет. Да и как не иметь? Я бы, доведись на его месте быть, не зубок, а целый клык имел бы.

Ну и характер всё-таки у Петра. Хоть бы сказал когда что-нибудь. Нет, молчит…»

— Баба, Леха, — она, как собака: к любому хозяину привыкает и очень даже довольна им бывает.

— Да не скажи, Тимофеевич.

— Дело говорю.

— А как мою, для примера, взять? Ей, блин, хоть миллион дай, — а всё мало.

— Да-а, — согласился Тимофеевич, — твоя — куркулиха приличная.

— И, главное дело, недовольна вечно. А у Петра Катька всегда довольная. Ей и полторы сотни Петровых — во-от так, — Леха черкнул себя ногтем большого пальца по лбу. Посмотришь, блин, на неё и не поймёшь, отчего у неё на портрете такая радость постоянно. Можно подумать, что муж у неё не Петро Забродин, а какой-нибудь академик, шишка. А ты же, блин, как белка в колесе вертишься, зашибаешь и там, и здесь, и всё мало…

— Эт, как бабу приучишь. С самого начала. Потачку дашь, разбалуешь — пиши-пропало. Слушай, Леха, давай часок-другой покемарим. Уже сил нет.

— Давай…

VI

Мощный луч света вспорол темноту и стал медленно ощупывать степь: вправо, влево…

— Не иначе Петро, — в голосе у Лехи тревога. — Свет прямо как на границе.

— Он на ИЖе, говоришь?

— ИЖ-юпитер.

— Слишком яркий свет для ИЖа.

— А у него в люльке двенадцативольтный аккумулятор и прожектор. Специально нашего брата шарить.

— Во-о, гад, — Тимофеевич дотянулся до бутылки, плеснул в кружку и выпил. — Он досветится когда-нибудь. Ему присветят.

Луч между тем воткнулся в их нехитрый лагерь и замер.

— Засёк, блин, — Леха привстал.

— Садись, не паникуй, — пророкотал хмельным басом Тимофеевич, — до него километра три, не меньше. Сиди, не мельтеши. А будешь бегать, да ещё свет вруби…