Женитьба Кевонгов

Мудр и справедлив Касказик — глава рода Кевонгов, удачлив он в охоте и рыбной ловле; от темна до темна трудятся его жена и двое сыновей. Но род этот обречен на вымирание. И не суровая природа в этом повинна. Они живут в мире, где человек человеку — враг. Жестокость и предприимчивость капиталистического уклада вторгаются в мирную жизнь нивхских стойбищ. Мы видим, как формируются черты характера якута Чочуны, представителя этого уклада. Сын бая, с детства проявлявший жестокость и себялюбие, попав в город, он не может понять рабочих, с красными флагами идущих на штыки полиции. Жить честным трудом, гнуть спину весь век, как его дядя, он тоже не хочет. О богатстве и власти мечтает Чочуна. Разбоем и грабежом нажив свое богатство, он приходит сюда, в верховья Тыми, чтобы обирать, обманывать мирный и доверчивый народ. Это он спаивает отца и братьев невесты Ыкилака Ланьгук и перекупает ее для своего приспешника Ньолгуна.

Что ему несбывшиеся надежды Касказика на возрождение рода Кевонгов? Что отчаяние Ланьгук, нежной, Любящей, заботливой, с детства связанной обрядом с Ыкилаком?

Через их души спокойно переступает Чочуна, принесший в общинно-родовой строй стойбищ хищничество и обман капиталистических отношений.

Очень прост и ясен язык романа. Здесь нет внешних красивостей, но каждое слово уместно, точно. Книга насыщена элементами фольклора — песнями, народными сказаниями-тылгурами, описаниями древних обычаев и праздников. В книгах нивхского писателя — душа его народа,

ЖЕНИТЬБА КЕВОНГОВ

Посвящается моему сыну Позвейну, первому нивху, родившемуся в Москве.

Автор.

ГЛАВА I

Еще в дни ледохода стойбище имело два топора. И если бы не этот окаянный Наукун… Старейший рода Кевонгов скудоволосый и седой Касказйк велел сыновьям заготовить шесты: ожидался рунный ход горбуши, а солнце должно еще провялить древесину и съесть смолу. Братья — Наукýн и Ыкилáк — ушли за стойбище к подножию кручи. Здесь, на средней террасе, над пахучим багульником и упругими кустами голубицы поднимался светлый лесок молодого лиственничника. Деревца тонкие, стройные, высокие. Братья рубили не спеша, выбирая длинные и ровные.

Ыкилак уже закончил рубить и ошкуривал, когда услышал резкий дребезжащий звон. И тут же — досадливый вскрик. Почувствовав неладное, юноша поспешил к старшему брату. Тот разглядывал топор, держа его лезвием к себе. В прошлом году отец выторговал этот тонколезвый топор за две крестовки[1]. И сейчас вот чуть не половина лезвия откололась.

Вечером братья вернулись домой, и Наукун, как старший, сообщил о проделанной работе.

— Двадцать штук, — сказал он, опустив голову. Пальцы машинально сдирали с ладони прилипшую смолу, скатывали шарики.

— Хватит. Там, у переката, восемьдесят прошлогодних. И здесь — шестьдесят старых да двадцать новых. Хватит.

Братья продолжали стоять, опустив головы. Старик насторожился. Вроде бы все в порядке. Поработали крепко. В чем же дело? Наконец глаза старейшего скользнули по топору, зацепились за изломанную, с острыми краями, щербину.

— Хы! — Старик схватил рядом лежавший толстый сук, с размаху ударил по плечу старшего сына. Наукун, уклоняясь от новых ударов, подставил спину. Но злости у отца хватило еще лишь на один удар.

Старик выдернул топор из рук Наукуна, чтобы закинуть в реку, но передумал, стал внимательно разглядывать лезвие. Блескучая зернистость на изломе. Металл, гладкий снаружи, внутри как бы спрессован из мелких зерен. Охваченный удивлением, Касказик засунул топор под мышку и пошел в то-раф[2].

Наутро отец сказал за чаем:

— Теперь ночи для вас не будет.

Потом ушел к берегу, сел на корточки и внимательно осмотрел тополиное долготье, будто глазами хотел прощупать всю толщу древесины, определить, насколько она просохла. В прошлое лето сыновья в два топора срубили дерево-великан, разрезали на части: одна в семь махов, другая — в пять с половиной.

Жители Охотского побережья любят большие лодки. У них свои мерки. «О-о, хорошая лодка, — говорят обычно и тут же поясняют: три лахтака и еще две нерпы можно погрузить». А Касказик приведет две новые, без единой трещины. Уже давно приморские нивхи не видели лодок, сделанных руками Касказика. Однако и по сей день те, кто выходил во льды на его лодках, помнят: легкие, с крутыми, невысокими бортами челноки устойчиво держались на волне и при ветре, даже резком, не ложились набок, легко разрезали волну, слушались рулевого весла.

Вскоре после путины пригонит Касказик к туманному морскому берегу две новенькие ладные лодки. Все приморское стойбище — стар и млад — сбежится поглядеть на нивхов с Тыми, позавидовать их лодкам. Нет, Касказик не задержится на берегу — сразу в ке-раф[3] старейшего.