Жениться и обезвредить

– Поднимайте бабу, мужики! В тенёчек её тащи от зверства энтого подалее… И кто беременную на зрелище такое без охраны отправил? Как, рожает уже?!!

Минуты через три вся территория перед нашими воротами была чиста. Кое-где клубилась пыль, валялись брошенные шапки, чей-то лапоть и недососанный леденцовый петушок на палочке. Удрали даже стрельцы! Мы с Митей неуверенно покосились на недоумевающего Новичкова.

– И в толк не возьму, что не так-то? – огорчённо развёл руками бедный богомаз. – Трудился, как мог, – ни авангарду, ни письма иконного, один реализм во всей красе его неприкрытой.

– Да уж, неприкрытей некуда… – признал я, волевым усилием избавляясь от мурашек под коленями.

Новичков в очередной раз предстал перед народом во всей мощи своего непризнанного таланта. Портреты уголовных элементов не то что были фотографичны, куда более того – они ужасали неприкрытыми порочными наклонностями! Попробуйте представить в красках…

«Варфоломей-душегубец. Пятидесяти трёх лет от роду, людишек извёл немерено. Пьёт. Зело опасен (кусается!)». Ну и сам портрет – одутловатая морда лица, рыжие патлы, чёрная борода, злобные кабаньи глаза и кривые зубы в хищном оскале. Увидишь – вздрогнешь, а встретишь на улице – так прямо в обморок и энурез до гроба!

Сразу за ним «Митрофан-шельмец. Роду неведомого, росту двух саженей, поперёк себя в плечах шире, убивец и соврёт недорого возьмёт»… Лысый кадр в раме, густющие брови, зенки налиты кровью, а изо рта сбегает зеленоватая струйка слюны. Хотели бы лично увидеться? Я – нет…

А тут ещё и «Алёшка-сластолюбец. Возрасту неопределённого от восемнадцати до сороковнику будет. Любить любит. Что баба, что мужик – ему без разницы. Ядами не брезгует. В речах сладок, чуток грассирует»… Описывать портрет не буду – типичная смесь молодого Ди Каприо с Борманом, розовые щёчки и вялотекущая шизофрения в глазах. Про остальных даже говорить не хочется, вышеописанные ещё самые безобидно выглядящие. Правда-правда!

То есть, согласитесь, выставка в целом впечатляла. Если у нас после этого вернисажа треть города не хватит кондратий, то я не лейтенант милиции, а полевая мышь в русском сарафане.

– Мить, снимай всё это.

– А? Чего? Вы мне, что ль, Никита Иванович? – всколыхнулся он, словно пробудившись. – Сию минуточку! В баньке завсегда дрова нужны, а произведения искусства, говорят, горят дюже жарко.

– Вы уж простите, что опять не угодил, – со вздохом подал голос вконец убитый художник. – Ежели надо, так я переделать могу…

– Не надо! – твёрдо заявил я, и… одна очень-очень-очень хорошая мысль тихо заглянула ко мне под фуражку. – А вот… к примеру, размножить их вы можете?

– С готового портрету повторить? Чего ж легче, а…

– А зачем – это наша служебная тайна, – вовремя прервал я богомаза. – Митя, собери всё, и дуйте оба в мастерскую к Новичкову – до завтрашнего утра мне надо примерно сотню таких красавцев!

Мой напарник ничего не понял, но послушно приступил к исполнению. А я с улыбкой до самых ушей вернулся в терем. Шамаханы на подходе, уж чем там намерен их отражать надёжа-государь, неизвестно, но одно оружие психически-массового поражения мы им предоставим…

Встретил меня гражданин Филимон Груздев, добросовестно подметающий наш двор большущей метлой. А это, интересно, куда отнести – к везению или к невезению? Да чтоб думный дьяк наводил порядок на территории милиции, словно схлопотавший пятнадцать суток за мелкое хулиганство?! Точно, к невезению. Он ещё это нам потом не раз припомнит…

Ирод-змий дюже засмуты-ывся-а,
Що Христос на свит народы-ывся-а!
Казав дитэй убиваты,
Щобы з ними життя взяты Христа Бо-ога-а! –

жутко противным, но полным вдохновения голосом распевал бывший скандалист, став на тернистый путь исправления. Вещица показалась мне знакомой, наверняка свистнул у запорожцев, наезжавших к нам зимою, помните?

А ангел в сни Иосифу звеща-ае,
Що-о Христа Ирод-змий шука-а-е-э,
Иосиф с Марией и дитятком
Утекають на ослятку
До Еги-ипту-у…

Я вежливо козырнул ему, пожелав трудовых успехов, и взбежал на крыльцо, уворачиваясь от клубов поднятой пыли. В сенях столкнулся нос к носу с Олёной. Добрых пять минут (целых пять!) мы просто целовались, забыв обо всём на свете.

– Любимый, – наконец оторвалась она, поднимая на меня счастливые глаза, – бабушка Яга сказала, что я хоть и дура косорукая, однако ж кой-чему у Кощея научилась. Значит, в экспертном деле помогать могу, если с вопросами да советами не вовремя лезть не буду. Она берёт меня в помощницы! Примешь теперь в опергруппу? Вот только попробуй не принять, я тогда за тебя замуж не пойду.

– Надо подумать. – Мне удалось сохранить серьёзное выражение лица. – Да! Приму. Во-первых, я тебя люблю, во-вторых, я хочу на тебе жениться, и, в-третьих, бабка у нас в людях разбирается. Она подготовит из тебя высококлассную специалистку!