Женька-Наоборот

Когда Анатолий с матерью вошли в гостиную, Женя сладко похрапывал, улегшись чуть ли не поперек своего ложа. В майке, трусах, так и не скинув сандалий. На левой ноге синяк, на подбородке зубной порошок. Рядом с расшитыми шелковыми подушечками — ящик, одним своим видом заставивший Надежду Андреевну вскрикнуть:

— Теперь ты видишь, каково нам с таким сынком?!

А сынок вдобавок усыпан листками бумаги. И сынок, и тахта, и паркет.

Мать собирала разбросанные листки. Анатолий стоял в раздумье. Он все еще не решился заговорить об отъезде Жени — не знал, как правильней поступить. Конечно, проще всего осудить родителей, забрать Женю к себе. Живите, мол, как вам самим по душе…

Женя во сне что-то пробормотал, будто сказал: «Подумаешь». Мать достала из ящика, вделанного в тахту, одеяло, чтобы укрыть своего сорванца. Сквозь чулки на ее отекших ногах были видны набухшие вены. Когда-то, когда маленький Толик постоянно терся возле маминых ног, ему эти ноги казались неотделимыми от подшитых войлоком разношенных валенок. Неуклюжих, с черными, притороченными дратвой обрезками кожи на задниках. А красные, иззябшие материнские руки не уставали поправлять на его стриженой голове байковую пеленку, берегущую уши, застуженные еще в первую военную зиму. Просто ли объявить матери: «Оставайтесь одни. Я и Женьку у вас заберу»?

Анатолий нагнулся, пытаясь достать клетчатый тетрадный листок, спрятавшийся под шкаф.

— Мама, ты же устала. Сядь.

Мама, мама… А брата все же придется из дому забрать. Сам-то ушел (Женя выразился: «Удрал»), сам-то избавился от «настоящей жизни». Женя писал: «А меня продал в рабство». Как не прикинь — выход один.

— Глянь-ка, Толик! И здесь «милый Женя». И здесь… — Надежда Андреевна осеклась, вспомнив семейный бунт, когда ока и Петр Самсонович нарушили «тайну переписки» своих сыновей. — Ты не думай, Толик, я не читаю. Оно само лезет в глаза: «Милый Женя…»

В загорелых руках Анатолия белеет пачка листков. Это не частные письма, в которые заглядывать не положено. Это как бы коллективное послание класса, общий ребячий привет.

Некий Володя Антропов желает «милому Жене» безотказных побед в боях с командой колхозных баскетболистов: «Стань за лето еще долговязей, ладно?»

Пишет девочка: «Женя, не вешай нос. Лучше заруби на этом самом носу, что нет ничего полезней хорошего настроения. Летом мы тебе его обеспечим — и настроение, и работу на свежем воздухе. Лучше рецепта нет». Дальше следует шутливое описание будущей жизни в колхозе, затем идут приветы от Елизаветы Егоровны, Василия Павловича и Ларисы Васильевны.

На другой страничке упоминается неизвестный Анатолию «Клуб пытливых». Еще на другой — говорится о практике, которая начнется с первого сентября: «Ура! Уже все заметано, договорились с ремонтным заводом. Моторы там, дизели — будь здоров! Запишемся вместе во фрезеровщики? Или лучше заделаться сварщиками? Поработаем — будь здоров!» Внизу красуется длинная, как огурец, рожица с торчащими кверху кустиками волос. Ни дать, ни взять — Женька! «Готовь, товарищ Перчихин, фотокарточку на заводской пропуск!» Анатолий снова задумывается. Ему ясно: Жене школа нужна.

Как же быть с домом, с семьей? Осенью надо непременно еще раз приехать в Москву, в отпуск. И, кстати, постараться кое-что изменить в обычаях семьи. Где сказано, что надо отмахиваться от матери и отца? Надо помочь им освободиться от неверных представлений о жизни. Да… Впору и еще один месяц провести вместе. Раз ты уже встал на ноги, ты имеешь возможность пригласить всю семью на отдых к себе! Плохо ли? Степь, река с лесистыми берегами. Краса-красотища!

Пусть хлебнут воздуха Шебелинки. Женьке тоже будет невредно остаток каникул подышать этим воздухом. Промысловый газок не отравит легкие, зато прочистит мозги.

— Что ты? — пугается мать. — Не стучи по столу кулаком.

— Ничего, не проснется! — говорит Анатолий.

Если он стукнул, то потому, что принял решение. И сразу стало легко.

А Женя и не собирается просыпаться. Укрытый одеялом, он беззаботно спит, не ведая, что в судьбе его происходит неожиданный поворот, только теперь в обратную сторону.

Анатолий, усевшись на пол, распаковывает свой красивый, отороченный кожей рюкзак.

— Подарю его Женьке. Пригодится для поездки в колхоз.

35. Перчихин ставит галочки

Площадь, которую в районе называют Трамвайной, по-утреннему свежа и чиста. Здесь не только трамваи делают круг, здесь — конечная остановка нескольких автобусных маршрутов. Одни номера, обогнув площадь, возвращаются в центр Москвы, другие — катят за город.

Рейсовые машины до колхоза «Путь к коммунизму» не ходят. Восьмые классы — теперь их можно назвать девятыми — поедут туда на шефском автобусе, который вот-вот подадут на площадь. Ребята подтаскивают вещи к часам, глядящим на площадь с высоты металлического столба. Здесь, у места посадки, пост Жени Перчихина — так решил классный руководитель. Что ж, взрослым виднее…