Женщина–апельсин

– Я понимаю. Вы припрятали некоторые документы и теперь попытаетесь ими воспользоваться. Либо вы просто быстро и нервно сбежите за границу, а припрятаны у вас не улики, а поддельный паспорт и виза. И в том и в другом случае я в проигрыше. Допустим, вы приносите неопровержимые доказательства на людей, которых мы не можем привлечь к ответственности… Вас затаскают, а толку никакого. А если вы просто сбежите? Да что тут объяснять!

– Послушайте… Я должен вам сообщить, мне недавно один надзиратель сказал, так, по-дружески: «Ты, – говорит, – нервный стал и дерганый, срок тебе светит большой, я тебя понимаю». А вчера опять: «Что-то мне лицо твое не нравится, ты хочешь кончить с собой?» Ничего вопросики, а? Как вы не понимаете, он же это специально, ему так приказано! Он сейчас меня сюда приводил, вы только посмотрите на него! Меня хотят убить, а сделать так, что это я сам.

Ева посмотрела на часы. В комнате повисла тишина, легкий шорох пальцев Курина по одежде напоминал мышиную возню в грязном белье.

– Ладно, – встала она, собирая бумаги в папку, – я скажу вам честно, ваше дело очень трудное и бесперспективное. Оно из тех дел, которые расследуются годами, понимаете? Я приду к вам на днях еще раз, посмотрю, что можно сделать, – Ева нажала кнопку вызова.

– Зачем вы приходили? – закричал Курин, как только вошел охранник. – Вы же ничего не спросили по делу? Что происходит, кто вас послал?! Почему вы женщина? – кричал Антон Фомич, вырываясь и брызгая слюной. – Зачем вы здесь? Кто из них вам нужен? Я все скажу, все!

На пропускном пункте Ева попросила прислать к ней надзирателя того этажа, где сидел Курин. Она вышла во внутренний двор и оглядывала, закинув голову, решетки на маленьких окнах.

– Звали? – Перед ней стоял довольно старый человек, лицо серое, маленькие глазки, пронзительно-черные и любопытные, нос картошкой, большая лысина.

– Я хотела поговорить с вами о Курине.

– Это мальчик из спорткомитета, что ли?

– Вы знаете дела всех своих подопечных? – Ева отметила, что маленькие глазки перестали ее сверлить и забегали по сторонам.

«Еще один со шкурными интересами», – подумала она.

– Ну, как сказать, уж больно он нервный, я уже докладывал… А что надо-то?

– Я сейчас с ним побеседовала, – Ева говорила чуть приглушенно, она с трудом подбирала слова. Как можно объяснить незнакомому человеку, что он своими вопросами действительно загонит подследственного в петлю!

– Да что я, не понимаю? – вдруг горячо и тревожно зашептал надзиратель ей в лицо. – Мне до пенсии год, я своим местом дорожу, я и так бы докладную написал бы, вот те крест! – он неуловимо быстро перекрестился. – Я его отговаривал, ну куда отсюда сбежишь!

– А он? – спросила Ева, понимая, что своей медлительностью напугала надзирателя, он подумал, что на допросе Курин ей что-то сообщил.

– А он – достань и достань! Я все насмехался над ним, ну будет у тебя этот план, за такие деньги, что он обещал, можно дом купить, а не план! План – это же не побег, что с ним делать, только рассмотреть хорошенько и понять, что дело – труба. Нет, правда, была у меня такая мысль даже – написать докладную про этот план и попросить ему этот самый план и дать, чтобы он понял: сбежать отсюда нельзя! Так ведь тоже опасно, отчается – кончит с собой!

– Вы достали этот план? – осторожно спросила Ева.

– Мне год до пенсии. Была такая мысль, была… Купил бы домик у моря, маленький, мне много не надо. Да на плане не улетишь, а кабы нашли у него – мне хана.

– Почему вообще зашел разговор на эту тему?

– А кто его знает? После суда, когда, значит, на доследование отправили, очень он заволновался, я ему говорю, не нервничай так, тебе еще сидеть и сидеть, да и то не беда, когда-нибудь же будет приговор, а ты уже, считай, и отсидишь все в предвариловке. Ну, он и говорит, нет, мол, мне надо спешить, достань мне план тюрьмы, я тебе заплачу. Много.

Ева с облегчением вздохнула. Она не могла в разговоре спросить: «Какой план?» Это мог быть план чего угодно.

– А допустим… Допустим, что вы бы решились на это. Где бы вы его взяли?

Надзиратель молчал. Он смотрел мимо Евы, глаза его уже не бегали, они застыли, словно выжидая.

– Я человек в этом деле посторонний, – Ева чуть тронула надзирателя за рукав. – Я могу вести его дело, но за порядки в тюрьме я не отвечаю, и за побеги заключенных тоже, мне просто по-человечески интересно. Давайте подружимся на пять минут, вы мне скажите, где бы вы взяли этот план, а я потом забуду наш разговор, мне чужих проблем не надо.

– Я работаю здесь двадцать лет, – после долгого молчания решился надзиратель. – Много чего видел. Эту часть тюрьмы, во-он, где следственный изолятор и хозяйственный двор, два раза перестраивали, второй раз все меняли, и сантехнику, и отопление. Народ был в основном посторонний, но сработали плохо что в первый раз, что во второй. Есть недоработки, то тут потечет, то там. Вызываем их, охламонов, а что толку? Прачечная вообще теперь не работает, сломалась, а на ремонт денег нет, в городскую при больнице возим.