Вчера ночью я звонил твоей бывшей жене. Она в жутком состоянии — потрясена разоблачением Робсона и почти уверена, что из колледжа ее все-таки выгонят. Она, конечно, обеспокоена и тем, как все это воспримет Меган, и как ей теперь жить, поскольку из-за скандала она вряд ли куда-нибудь устроится преподавателем. Сегодня днем я собираюсь заехать к ней. Не хочу больше грузить тебя, но меня беспокоит состояние Сьюзан — похоже, она на грани нервного срыва. Напишу тебе потом, после того как навещу ее.
Колледж стоит на ушах. На волне всех этих разоблачений многие с нашего факультета говорят мне, что чувствуют себя виноватыми, что голосовали за твое увольнение. Среди любовных писем, которые Робсон отправлял Сьюзан, нашли и те, где он пишет о том, как "предаст огласке" твой роман с Шелли и уничтожит тебя. Боюсь, что и у Сьюзан рыльце в пушку, потому что в ответном письме она написала: "Так ему и надо" — или что-то в этом роде.
Извини, что вывалил тебе все это… Но думаю, лучше если ты узнаешь это от своего друга, чем прочтешь в газете или тебе позвонит какой-нибудь ушлый репортер, начнет выведывать, как ты воспринял новость…
Радуйся, что ты в Париже, далеко от нашего мерзкого Пейтон-плейс. Сегодня вечером я буду дома, если захочешь пообщаться в Сети.
Всего наилучшего, Дуг».
Я обхватил голову руками, в ужасе от того, что приключилось с моей женой. Да, ее слова «Так ему и надо» больно жалили. Но все равно я боялся за нее.
Покинув кафе, я решил поехать на улицу Линне на такси. Дорога была свободная, и мы домчались до места меньше чем за двадцать минут. Я взглянул на часы: 4:58. Побродив возле дома две минуты, я глотнул воздуха, чтобы выровнять дыхание, и набрал код замка.
Дверь щелкнула и отворилась. Я оглядел внутренний дворик. Ничего не изменилось. В будке сидел консьерж, с которым мы вчера поскандалили. Он таращился на меня. Или
сквозь меня? Я подошел к окошку и три раза постучал в стекло. Никакой реакции. Лицо консьержа было отсутствующим, как будто он находился в ступоре. Я зашел в будку, положил руку ему на плечо. Плечо было теплым на ощупь — но старик даже не вздрогнул.— Вы слышите меня? — крикнул я.
Его взгляд по-прежнему был застывшим, тело неподвижным.
Я почувствовал, как меня пробирает озноб. Пятясь назад я выбрался из будки.
Уходи… уходи сейчас же.Но, когда я дернул дверь на улицу, она оказалась запертой. Я сражался с ней минут пять.Ты не можешь открыть ее, потому что не можешь так просто уйти.
Я огляделся по сторонам в поисках другого выхода. Его не было. Тогда я уставился на лестницу, ведущую к квартире Маргит.
Теперь у тебя точно нет выбора. Ты должен подняться туда.По пути к ее квартире я звонил в каждую дверь. Но мне никто не открыл. А раньше я слышал соседей? Задумывался ли о том, что в доме кто-то живет? Или…
Только я ступил на лестничную площадку ее этажа, дверь распахнулась. Маргит стояла на пороге в своем черном кружевном пеньюаре, на губах блуждала сардоническая улыбка.
— Разве я не говорила тебе, что сюда можно приходить только в назначенное время?
Ее голос был тихим и спокойным. Улыбка становилась шире. Я подошел к ней и крепко поцеловал в губы.
— На вкус ты настоящая, — сказал я.
— Неужели? — Она увлекла меня в гостиную.
Когда мы сели на диван, она взяла мою руку и положила ее себе между ног.
— А на ощупь?
Я сунул палец во влагалище. Маргит застонала.
— Кажется, да, — сказал я и поцеловал ее в шею.
— Но между нами есть одна большая разница, Гарри.
— Ты о чем?