Женщина из прошлого

Он рванул в кухню, сын бросился вслед за ним. Когда отец выдвинул ящик стола, Кирилл уже понял, что тот ищет нож, чтобы изрезать полотна. Так же он поступил с единственным маминым платьем, которое считал «неприличным», с документами – наградными бумагами – деда, когда тот умер. Вне себя от страха, Кирюха выхватил холсты из руки на секунду потерявшего бдительность родителя и бросился вон из квартиры. Ему повезло, что дверь не была заперта.

Продрогший Кирюха несся по заснеженной улице в одной майке и тренировочных штанах, прижимая к груди мамины картины. Тапки с него слетели еще в подъезде, ступни обжигал снег. Хорошо, сообразил сразу же побежать к Зинаиде Ивановне – она в соседнем доме жила.

Классный руководитель и преподаватель литературы обомлела, увидев на своем пороге раздетого, насквозь промерзшего Николаева. Затащила его в гостиную, запричитала. Достала склянку со спиртом, начала растирать.

Через полчаса красный от жара Кирюха сидел у батареи, завернутый в шаль Зинаиды Ивановны, и, глотая слезы, рассказывал обо всем, что случилось.

– Вы только маме позвоните, пожалуйста, – всхлипывал он, – пусть она к вам придет!

Кирилл боялся не за себя – он переживал, что после его побега отец начнет, как всегда, размахивать кулаками. В такие минуты Кирюха мечтал только об одном – вырасти как можно скорее и ответить отцу за все: за мать, за себя, за деда. Сколько раз ему виделся этот миг, когда они поменяются вдруг ролями – отец будет уползать от него и просить прощения, а взрослый сильный Кирилл станет обрушивать на него удар за ударом, безо всякой пощады. Зинаида Ивановна набрала номер. Кирилл сидел напряженный, вспотевший и ждал, возьмут ли трубку. Мама ответила! Он вздохнул с облегчением. Значит, отец не стал ее трогать – побежал вслед за ним.

– Можно, я пока картины оставлю у вас? – робко спросил он, когда учительница повесила трубку. – Вы сохраните?

– Конечно, Кирюша, – Зинаида Ивановна кивнула, а Николаев увидел в ее глазах обидную жалость. Он же мужчина! Как можно его жалеть?!

Мама пришла за ним с одеждой через десять минут. В своем старом пальто, с заплаканными глазами. Пуховый платок она повязала так, что пол-лица не было видно. Значит, все-таки успел, сволочь! Кирюха сжал кулаки.

Пока одевался в комнате, слышал, как женщины вполголоса переговаривались в прихожей. Зинаида Ивановна укоряла, мама виновато с ней соглашалась. Кирилл почти ничего не мог разобрать – говорили тихо. Только одно слово мама повторяла с ненормальным упорством, произносила его четко и громко: «Люблю». Она сказала это раз десять, и тогда Кирилл понял, как сильно ненавидит и само слово, и все, что с ним связано. Что угодно, только не такое вот унижение! Никогда в жизни!

Отцу они с мамой сказали, что картины Кирилл потерял, тот, казалось, поверил. А к маме, в которой раньше души не чаял, он с тех пор стал относиться иначе. По-прежнему жалел ее, старался помочь, но уже знал, что во многом она виновата сама. Бесхребетная. Как и все женщины. Сам Кирюха, не задумываясь, поменял бы отца на ее картины, а маме ничего подобного даже в голову не приходило! У нее на уме было одно – дурацкая любовь. Из-за которой всем было плохо, и в первую очередь ей самой.

Кирюха все чаще убегал из дома к Зинаиде Ивановне «посмотреть на картины». Она поила его чаем, рассказывала интересные истории о писателях, а когда говорить уставала, они просто садились рядышком на диван и читали – каждый свое. Чего-чего, а книг в доме учительницы было много: целая библиотека. Зинаида Ивановна читала по интересам, а Кирюха – по алфавиту.

К пятнадцати годам он добрался до буквы М и прочел роман Сомерсета Моэма «Луна и грош». И вот тогда наконец все в его голове встало на свои места. Он понял то, о чем смутно догадывался, вглядываясь в мамины картины: искусство – действительно главное в жизни, но предназначено оно только мужчинам! Женщина не способна ни понять, ни оценить. Даже собственный дар оставляет ее равнодушной: ей нужна только глупая любовь. Чарльз Стрикленд пошел ради своих картин на все – бросил семью, оставил работу, жил в нищете. А его мать покорно избавилась от полотен в угоду мужу.

Некоторое время у Кирюхи, правда, оставалась надежда: Стрикленд был все-таки старше мамы. Может быть, понимание искусства придет к ней с возрастом. Но когда и ей исполнилось сорок лет, ничего не изменилось. Она не бросила отца, не ушла с ненавистной работы, не вернулась к холстам и краскам. Даже не вспомнила о них!

Кирилла Николаева постигло окончательное и бесповоротное разочарование. «Убогий народ эти женщины, – повторял он вслед за Стриклендом, – любовь! Везде любовь!» Из-за любви ломаются жизни, страдают люди.