Женщина, которая легла в кровать на год

— У тебя нервный срыв, Ева. Я звоню твоей матери.

— Нет!

От ее яростного тона Брайан вздрогнул.

По его потрясенному взгляду Ева догадалась, что после двадцати пяти лет брака в домашней вселенной мужа наступил конец света. Брайан ретировался вниз. До Евы донеслись его проклятия по поводу отключенного телефона, а спустя секунды послышалось клацанье кнопок. Сняв трубку с параллельного аппарата, Ева узнала голос матери, тараторящий ее номер телефона:

— 0116 2 444 333, говорит миссис Руби Сорокинс.

Затем голос Брайана:

— Руби, это Брайан. Мне нужно, чтобы вы немедленно приехали.

— Никак не могу, Брайан. Мне как раз делают химическую завивку. Что стряслось?

— Ева… — он понизил голос, — мне кажется, она заболела.

— Так вызови «скорую», — раздраженно распорядилась Руби.

— Физически с ней все нормально.

— Ну, значит, все хорошо.

— Я сейчас приеду за вами, вы должны сами ее увидеть.

— Брайан, я не могу. Мне делают химическую завивку, и через полчаса с меня должны смыть раствор. Если вовремя не смыть, я стану вылитая Харпо Маркс, как барашек. Вот, поговори-ка с Мишель.

В трубке зашуршало и раздался голос молодой женщины:

— Привет… Брайан, да? А я Мишель. Объяснить вам популярно, что произойдет, если миссис Сорокинс прервет химическую завивку на этой стадии? Страховка-то у меня есть, но мне не улыбается мотаться по судам. Мое время расписано по часам аж до Рождества.

Телефон снова оказался у Руби:

— Брайан, ты меня слышишь?

— Руби, ваша дочь лежит в постели. В одежде и обуви.

— А я тебя предупреждала, Брайан. Помнишь, как мы в день свадьбы стояли на церковном крыльце, а я повернулась к тебе и говорю: «Наша Ева — темная лошадка. Она неразговорчива, и ты никогда не будешь знать, что у нее на уме». — Повисла долгая пауза, а затем Руби сказала: — Позвони-ка ты своей маме.

И дала отбой.

Еву потрясло открытие, что ее мать, как выясняется, в последнюю минуту попыталась расстроить свадьбу дочери. Она подтянула к себе сумку, валявшуюся на полу, и пошарила в ней, надеясь отыскать что-нибудь съестное. Ева всегда держала в сумке провиант — привычка, оставшаяся с младенческой поры близняшек, вечно они были голодные, поминутно распахивали ротики, словно птенцы — клювики. Ева нащупала пакет раздавленных крекеров, сплющенный батончик «Баунти» и початую пачку мятных конфет.

А Брайан внизу снова щелкал кнопками.

Звоня матери, Брайан всегда немного трусил, от страха даже начинал слова коверкать. Мать вечно заставляла его почувствовать себя виноватым, и неважно, о чем они говорили.

Ева снова взяла параллельный телефон, осторожно прикрыв микрофон ладонью.

Трубку свекровь сняла мгновенно и рявкнула:

— Да?

— Это ты, мама? — спросил Брайан.

— А кто еще? Сюда больше никто не заходит. Сижу одна-одинешенька семь дней в неделю.

— Но… э-э… ты… гм… не любишь гостей.

— Гостей не люблю, а выпроваживать их люблю. Не тяни, что случилось? Я «Ферму Эммердейл» смотрю.

— Прости, мама, что помешал, — проблеял Брайан, — может, перезвонишь мне во время рекламы?

— Нет, — отрезала она. — Давай разберемся сейчас, что бы там ни было.

— Это Ева.

— Ха! Отчего-то я не удивлена. Она тебя бросила? Как увидела эту вертихвостку, так сразу поняла, что она разобьет тебе сердце.

Брайан задумался, а разбивали ли ему сердце. Он никогда толком не мог сказать, что чувствует. Когда он принес домой диплом бакалавра естественных наук с отличием, чтобы предъявить свое достижение матери, ее тогдашний сожитель заметил: «Наверное, ты очень счастлив, Брайан». Брайан кивнул и натужно улыбнулся, хотя чувствовал себя ничуть не счастливее, чем днем раньше. А мать взяла тисненый диплом, пристально его изучила и нахмурилась: «Тебе придется попотеть, чтобы получить работу астронома. Люди с опытом побогаче твоего не могут трудоустроиться».

— Ева легла в постель в одежде и обуви, — скорбно сообщил Брайан.

— Не скажу, что потрясена, Брайан. Она всегда желала быть в центре внимания. Помнишь, как мы все вместе поехали отдыхать на Пасху в восемьдесят шестом? Твоя жена притащила с собой целый чемодан нелепого битниковского тряпья. Нельзя разгуливать в обличье битника по Уэллс-Некст-зе-Си[1]. Все от нее шарахались.

— Вы не должны были выбрасывать в море мою чудесную черную одежду! — заорала наверху Ева.

Брайан никогда не слышал, чтобы жена кричала.

— Кто это там орет? — удивилась Ивонна Бобер.

— Телевизор, — соврал Брайан. — Кто-то выиграл кучу денег в викторине «Яйцеголовые».

— Она весьма достойно выглядела в тех вещах, что я ей купила.

Ева вспомнила, как достала из пакета кошмарные тряпки. От них пахло так, будто они годами тухли на сыром складе где-то на Дальнем Востоке, а цветовая гамма выедала глаза: сплошь лиловое, розовое и желтое. А еще в пакете лежала пара сандалий, с виду мужские, и старперская куртка цвета беж. Облачившись в этот ужас, Ева увидела в зеркале особу лет на двадцать старше себя.

Брайан жаловался матери:

— Я не знаю, что делать, мамуля.

— Наверное, она наклюкалась. Пусть проспится, — посоветовала Ивонн.

Ева отшвырнула телефонную трубку и завопила: