Женщина-левша. Нет желаний – нет счастья. Дон Жуан

Она вышла со всеми
Из шахты метро
Она поела со всеми в закусочной
Она сидела со всеми в прачечной-автомате
Но однажды я увидел ее одну
У стенда с газетами

Она вышла со всеми из конторы
В высотном здании
Она толкалась со всеми
У прилавка универсама
Она сидела со всеми у детской площадки
Но однажды я увидел ее в окно
Одну за шахматной доской

Она лежала со всеми в газоне парка
Она смеялась со всеми
В комнате смеха
Она визжала со всеми, летя с «русских гор»
А потом я увидел ее одну —
Только в моих мечтах

Но сегодня у меня в незапертом доме:
телефонная трубка лежит наоборот
карандаш – слева от блокнота
а рядом – чашка, ручкой влево
повернутая
рядом яблоко, очищенное слева направо
(не до конца очищенное)
Занавески отдернуты с левой стороны
И ключи от дома лежат
В левом кармане пиджака
Ты выдала себя, женщина-левша!
А может, хотела подать мне знак?

Я хотел бы встретить тебя в ч у ж и х к р а я х
Там я наконец-то увижу тебя
одну среди всех других
И ты увидишь
МЕНЯ
среди тысяч других
И мы наконец-то пойдем навстречу
друг другу.

Утром молодая женщина и мальчуган, одетый без нарочитости для прогулки на гору, кстати, не очень высокую, вышли из дому. Они шли по улочкам, мимо других бунгало; остановились только у одного глухого, как и почти все здесь, фасада, перед коричневой дверью, справа и слева от которой висели два фонаря на черных ножках, словно украшая гигантский саркофаг.

Они шли дальше по отлого поднимавшейся вверх лесной дороге, где солнце просвечивало едва брезжущим светом. Свернув с дороги, они полезли вверх по склону, прошли мимо пруда, вода из которого зимой была спущена. Остановились у еврейского кладбища в гуще леса, где надгробья наполовину ушли в землю. Поднялись выше – там ветер гудел на очень высокой ноте, чуть не до боли в ушах. Снег здесь был чистый, белый, а ниже он был усыпан крупинками сажи; вместо собачьих следов тут виднелись следы косуль.

Они поднимались все выше, продираясь сквозь подлесок. Отовсюду доносилось птичье щебетанье. Маленький ручей звенел талой водой. Из дубовых стволов росли тонкие ветви, на которых шевелились сухие листья; полоски белой коры, свисая с берез, дрожали.

Они пересекли поляну, на краю которой сгрудились косули; увядшие травинки выглядывали из-под не очень глубокого снега и склонялись на ветру.

Чем выше они поднимались, тем светлее становилось вокруг. Их потные лица были исцарапаны. На вершине – путь к ней был не слишком долгим – они присели с подветренной стороны валуна и из сухого хвороста сложили костер.

Уже перевалило за полдень, они сидели у костра, глядя вниз, на долину, где время от времени в лучах солнца взблескивала проезжавшая машина; мальчуган держал в руках компас. Внезапно в долине вспыхнул длинный луч и тут же погас: открытое окно среди многих закрытых.

Было так холодно, что клубы дыма от костра, едва поднявшись с подветренной стороны над валуном, тотчас рассеивались и исчезали. Молодая женщина и мальчуган поели картошки, которую прихватили с собой в мешочке и испекли в золе, выпили горячего кофе из термоса. Она повернулась к сыну, тот неподвижно сидел, не отрывая глаз от долины. Она легонько погладила его по спине, и он, словно именно это и следовало сейчас сделать, рассмеялся.

Немного погодя она сказала:

– Однажды ты так же сидел у моря и часами смотрел на волны. Помнишь?

Мальчуган:

– Конечно. Было уже темно, но я не хотел уходить. Вы с отцом рассердились, вы опаздывали в отель. На тебе был зеленый костюм и белая кофточка с кружевными манжетами. А еще шляпа с большими полями, тебе приходилось ее держать из-за сильного ветра. На том берегу не было ракушек, только круглые камешки.

Она:

– Когда ты начинаешь вспоминать, я боюсь, как бы ты задним числом на чем-нибудь не поймал меня.

Мальчик:

– На другой день Бруно шутя толкнул тебя в платье и туфлях в море. На тебе были коричневые туфли на застежке с пуговкой…

Она:

– А помнишь, как однажды вечером ты лежал тихо-тихо на спине в песочнице перед домом?

Мальчик:

– Этого я совсем не помню.

Она сказала: