Женщина-лиса

Я была центром магии, поэтому я должна была оставаться в доме, со слугами.

И ждать. Снова.

25. Дневник Кая-но Йошифуджи

День на удивление холодный. Небо блестит и переливается, как дорогие шелка. Ветра почти нет: хорошая погода для соколиной охоты.

Мы заходим в лес. Дубы растут вперемежку с кедрами, соснами. Листья стали коричневыми, мертвыми. Брат моей жены смотрит по сторонам с явным любопытством и восхищением.

— Что ты ищешь? — спрашиваю я.

Он краснеет и улыбается мне, его золотые глаза искрятся:

— Ничего. Я просто здесь никогда раньше не был.

— Я тоже.

— Куда же мы тогда идем?

— Если я правильно помню, здесь недалеко должна быть большая поляна, чуть повыше в горах. Я ходил туда, когда мы с Шикуджо приезжали сюда в первый раз. Но потом мы уехали в столицу, и с тех пор я там не был.

— Я думаю, мы можем туда пойти, — говорит он медленно, будто взвешивая безопасность этого путешествия.

— А почему бы и нет? Там есть кролики, голуби — если это не слишком далеко для соколов.

— А что? Они могут устать? — спрашивает он, искренне озадаченный.

Мы идем рядом по тропинке. Слуги Мийоши-но Кийойуки идеальны: сколько я живу с ними, они всегда вели себя, как подобает хорошим слугам. И, конечно же, они не каркают, как Онага, и не суетятся, как Хито.

— Ты скучаешь по ней? — Его голос напугал меня. — По своей первой жене?

Сегодня я думаю о ней больше, чем думал за все эти месяцы (или годы?). Время — странная штука: это самая длинная осень за всю мою жизнь.

— Да. Шикуджо. Я помню ее как во сне. Иногда мы ссорились и занимались любовью. Но я плохо помню о тех временах. Думаю, я был не очень хорошим мужем.

— Но мне ты кажешься хорошим мужем! — говорит он и краснеет. — По крайней мере, так говорит моя сестра. А почему ты думаешь, что был плохим мужем?

— Я был беспокойным. Я словно потерялся в самом себе. Я думаю, единственное, что ей оставалось, это смотреть и ждать…

Лес теперь выглядит более знакомым: в основном буковые деревья, кроваво-алые. Как будто идешь внутри сердца солнца.

— Я знаю, каково это, — сказал он мягко. — Я понимаю, что значит быть ненужным, когда ничего не можешь сделать, чтобы помочь тому, кто тебе дорог. А как моя сестра?

— Твоя сестра?

Я улыбаюсь, даже когда просто думаю о ней. В последнее время она часто грустит по какой-то непонятной мне причине. Возможно, это из-за беременности. Но я до сих пор получаю удовольствие от каждой минуты, проведенной вместе с ней. — Она такая же живая, как этот лес. И такая же натуральная.

Он рассмеялся, словно я сказал что-то смешное.

— А мне она не кажется слишком уж натуральной. Но, в конце концов, я ее брат. Я знаю ее дольше, чем ты. И помню то время, когда между ней и этим лесом ничего не стояло.

— Что же в ней сейчас ненатурального?

— Все. (Он отвернулся от меня. Я успел заметить в его глазах блеск, очень похожий на грусть, но я не уверен — мне трудно разглядеть что-то в его непроницаемых золотистых глазах. Сейчас он очень был похож на свою сестру, когда я оставляю ее одну.) — Когда мы были маленькими, мы играли вместе. Бегали везде. Вместе попадали в разные неприятности. А теперь она проводит все свое время в этих мрачных комнатах. Это кажется тебе натуральным? Мне так не кажется.

— А что ей еще делать? Она же женщина.

— Если быть женщиной заключается в том, чтобы сидеть в темноте, я рад, что я мужчина. Здесь? — Он показывает пальцем на просвет между деревьями.

— Да. — Мы выходим на полянку, с двух сторон возвышаются горы.

Брат жены взмахом руки подзывает слугу, берет птицу на руку и развязывает ей глаза.

— Готов?

Я киваю. Он кидает сокола в воздух с легкостью, невероятной для такого стройного молодого человека, как он. Сокол расправляет крылья и летит.

Мы смотрим, как он кружит в воздухе.

— Никто никогда не решал за меня, что мне делать, — говорит он. — Но теперь я думаю, что мы все пойманы в сеть, сплетенную из судеб других. И я пойман в сеть моей сестры.

— Как и мы все, — говорю я рассеянно. — Смотри… Сокол завис в воздухе, потом сложил крылья и стал падать. Какой-то зверь кричал под когтями птицы.

Вдруг зверь зарычал и впился когтями в сокола. Сокол отпрянул, из его груди закапала алая кровь. Это был тануки-барсук. Любой нормальный сокол не стал бы нападать на такого зверя, но только не сокол моей новой семьи. Он такой же необычный, как и все, что их окружает.

— Скорее! — крикнул брат жены и побежал к соколу, на ходу доставая длинный острый нож. Обычно с соколами охотятся по-другому.

— Стойте здесь! — кричу я слугам. Сокол ранен, тануки-барсук, возможно, тоже. Я не хочу, чтобы людей покусали или оцарапали умирающие хищники.

К тому времени, как я добежал до кустов, в которые упал сокол, брат моей жены уже был там и стоял перед соколом на коленях. Похоже, тануки-барсук не хотел или не мог бежать; сокол бился о кусты, ослепленный яростью и болью.

— Да!