Женщина-лиса

— Да, — ответила я: она все равно уже знала, зачем было притворяться? Слезы текли у меня из глаз.

— Мы в комнате, где живут служанки принцессы. Принцесса сказала, чтобы вас принесли сюда, и настояла на том, чтобы послали за лекарем.

После ее слов я заплакала сильнее.

— Пожалуйста, госпожа. — В красном свете догорающих углей я увидела, как по ее щеке медленно скатилась слеза. — Она уже простила вас за то, что вы упали в обморок. Не будьте так строги к себе.

— Нет, — сказала я, потому что только я одна знала, что чувствовала.

Я не испытывала этого уже много лет, и вдруг это чувство появилось — в самый неподходящий момент. Оно было направлено против моей принцессы, которая задавала мне вопросы и назвала меня лгуньей только из-за своей любви ко мне. Это чувство было яростью.

Принцесса не позволила мне уехать даже после этого. Она заставила замолчать всех, кто говорил, что оставлять больную женщину при дворе к несчастью.

— Она не больна, — сказала она однажды. — Она запуталась в жизни, и ей очень грустно. Если бы этого было достаточно для того, чтобы высылать из дворца, здесь остались бы лишь пауки и мыши.

31. Дневник Кицунэ

Я была на пятом месяце беременности, когда у нас состоялась иватаоби-церемония: Йошифуджи подарил мне материнский пояс с особыми пожеланиями. Как и на свадьбе, на этой церемонии не было никого, кроме нас, лис, и Йошифуджи, но все же ритуал был необходим для него: каждый мужчина должен быть уверен, что сделал все, чтобы мать его будущего ребенка была здорова.

Сам пояс был очень красивый: серебристая парча с вышитыми на ней узорами в виде облаков и осенней травы. Как-то вечером, когда я чувствовала себя нехорошо и легла спать, щенок нашел его и погрыз. И хотя пояс за ночь восстановился, я была очень расстроена. Йошифуджи подарил мне его, но я была настолько безразличной, что не смогла увидеть в нем ничего больше, кроме того, чем он был — простым поясом.

Мне не нравился щенок, но по крайней мере он был настоящим и заботился обо мне. Я не могла не замечать этого.

32. Дневник Шикуджо

Спокойствие лучше всего. Я всегда старалась воспринимать случившееся спокойно, каким бы оно ни было — хорошим или плохим.

Счастье — одно из самых приятных чувств, поэтому и самое опасное. Стоит однажды почувствовать себя счастливым, и ты будешь делать все для того, чтобы поддерживать это чувство, а потеряв его, будешь тосковать.

Сожаление и грусть. Кто-то грустит об умерших, кто-то — о забытых друзьях, кто-то — о потерянных вещах. Несколько лет назад я потеряла дощечку для письма. И даже теперь иногда вспоминаю о ней и жалею…

Но злость неприемлема. Это как сумасшествие, которое вызывается жестокостью и пренебрежением других людей. Нет, это не так. Я говорила с принцессой о злости, и я поняла, что причина злости — в беспомощности. Если бы я более спокойно ко всему относилась, мне были бы безразличны и жестокость, и пренебрежение других людей по отношению ко мне.

Но в этом мире нет силы. Мы словно пух одуванчика на осеннем ветру: нас несет туда, куда подует ветер, пока, наконец, мы не упадем в соленое море или на голые скалы. Значит ли это, что люди постоянно чувствуют злость?

Значит ли это, что я зла? Я ненавижу это чувство и пытаюсь с ним бороться при помощи других, более простых ощущений: нежный запах тигровых лилий, рубиново-красный цвет ягод рябины, насыщенный запах ямса. Успокоиться довольно легко, если стараться меньше думать.

33. Дневник Кицунэ

Когда я была беременна, у меня возникали проблемы со сном: подолгу не могла уснуть. Мне было неудобно: мой живот был слишком большой, чтобы я могла спать в каком-либо другом положении, кроме как на боку. Каждый раз, как я хотела перевернуться, мне приходилось полностью просыпаться, чтобы аккуратно переместить свое тело в новое положение. У меня постоянно болела спина. Через некоторое время начала болеть и грудь. Моего мужа рядом со мной не было (он отправился в путешествие с Братом, но кто мог знать, куда и насколько?); Мать оборачивалась лисой и убегала в лес каждый вечер; Дедушку тоже было трудно найти, наверное, он охотился. Я наблюдала за своими служанками, которые оставались со мной и шили платья на зиму, и все думала о поэзии.

Когда мы были лисами, иногда мы притаскивали кости, такие же большие, как мы сами, из трупов убитых крупными хищниками животных. Мы знали, что там внутри еще оставался костный мозг. Мы грызли их, когда нам больше нечего было делать, каждый раз надеясь, что сейчас наконец кость треснет и мы сможем добраться до ее содержимого. Мои размышления о поэзии были чем-то похожи на это, только кость никак не хотела треснуть. Я засыпала с мыслями о поэзии, но даже во сне продолжала думать о ней.