Женщина-лисица. Человек в зоологическом саду

Очень рано в жизнь Дэвида Гарнетта вошли рассказы матери о России, русский язык, который он слышал в доме с младенчества, образ матери, каждое утро садившейся за перевод Тургенева или Толстого, да так, что к обеду рядом с ее стулом вырастала высокая стопка исписанных листков, которые она, не глядя, один за другим, роняла на пол, увлеченная действием, разворачивавшимся на страницах ее любимых русских книг. Картину эту однажды наблюдал гостивший у Гарнеттов Д. Г. Лоренс, и она так поразила его, что, как говорится, всю оставшуюся жизнь он обращался в письмах к Констанс Гарнетт не иначе, как «Констанция Давидовна». Помня о привычке Лоренса проводить аналогии между простыми смертными и библейскими святыми, мы можем прочитать этот парафраз как «Твердость Давидова»: очевидно, что Лоренс увидел в переводчице родственную творческую душу (известно, что символом духовного мужества для писателя сызмальства служил библейский Давид). Помимо увлечения русскими игрушками (Степняк смастерил для Дэвида миниатюрные салазки, которыми тот очень дорожил), сын Гарнеттов учился, под началом матери, русскому языку. Между прочим, благодаря ее урокам, Дэвид впоследствии станет одним из очень немногих англичан, не просто слышавших русскую речь, но и говоривших по-русски. Уж не его ли, в частности, имела в виду Вирджиния Вулф, когда писала в 1925 году в эссе «Русская точка зрения»: «Из всех [моих соотечественников. — Н.Р.], кто упивался Толстым, Достоевским и Чеховым за последит двадцать лет, наверное, один или двое могли читать их по-русски»[2]. Вполне вероятно, что одним из этих двоих и был сын Констанс Гарнетт.

Русская «сказка» рано сплелась в воображении Дэвида с вольготной жизнью среди полей и лугов, окружавших родительский дом в Кёрне. Все биографы отмечают тягу семейства Гарнеттов к лесному уединению. Их сравнивают с первыми переселенцами в Америке. Называют «колонистами», «пионерами». Все они в той или иной степени опираются на воспоминания Дэвида: «Ни во времена Джордж Элиот, ни тем более Джейн Остин никто и не вздумал бы построить дом в полумиле от проезжей дороги, куда добраться можно лишь на двуколке по лесному бездорожью. До ближайшей деревни далеко, и вокруг ни души… Зато простор, тишина и лес кругом — это сторицей восполняло любые житейские неудобства. Строя дом, мои родители, наверно, ощущали себя переселенцами Нового Света. Они и впрямь были первопроходцами, в том смысле, что их совсем не радовала жизнь в людском муравейнике. Убежден, что они решили поселиться в таком укромном месте потому, что на дух не принимали викторианскую Табель о Рангах и не желали ей соответствовать». Еще их называли «лесными жителями», и вот эта сторона существования оказалась едва ли не главной для творческого становления Дэвида. Чувство близости к природе укрепилось в нем с раннего детства. «Он рос очень наблюдательным, — писал много лет спусти его сын Ричард, — и, сказать по правде, настоящее образование он получил, наблюдая за растениями и живностью в округе Чарт-Вудс. Его никто не стеснял, он жил на природе и к семи годам знал каждый камешек, каждую травинку: «Я помнил (отмечал писатель) каждое дерево, каждый поворот тропинки. Они и сейчас стоят передо мной, как живые. Я точно помню, где рос лесок, — потом его срубили. Помню камни и коряги на тропинке, — нынче ее уже нет, то ли забросили, то ли расчистили». В отличие от родителей, он стал заправским деревенским жителем, а по опыту и наклонностям — прирожденным натуралистом».

И все же в кораблики с шестилетним Дэвидом играл не кто-нибудь, а Джозеф Конрад, и товарищами его по детским играм были жившие одно время неподалеку дети Форда Мэдокса Форда. Понятно, что родителей Дэвида рано начал беспокоить вопрос о том, какое образование и где он получит. Мать давала ему уроки уже в три года, а в 1897 году пятилетнего Дэвида решили отдать в местную школу Лимпсфилд. Однако стечение обстоятельств (неожиданный уход из школы талантливой учительницы, на которую рассчитывали; стесненные материальные обстоятельства) не позволило Дэвиду там закрепиться. В основном он учился дома, под руководством матери и знакомого учителя Карла Хита. Правда, иногда домашнее обучение прерывалось, и Дэвида на полгода отправляли приходящим учеником в местную школу в Уэстерхеме. Так что в целом регулярного образования он не получил. Зато возможные пробелы в знаниях с лихвой восполнял очень редкий для английского мальчика тех лет опыт жизни на природе и путешествия по экзотическим странам.