Женщина на кресте

– Как, ты оставила его внизу? Ты должна была просить его сюда… ко мне.

Войцехова пожала плечами. Она ворчала язвительно:

– Господин Шемиот и сам найдет дорогу, не впервые… Шемиот с большой неожиданностью поцеловал руку Алины.

– Простите мой нежданный визит… я даже не предупредил вас по телефону… я очень сконфужен.

Выяснять, что происходит в лечебнице св. Винсента, она не хотела из-за смутного стыда и ожидания неминуемой катастрофы. Но тут появилась Войцехова…

– Наконец-то… я решила, что вы уехали.

– Умерла Клара. Я весь еще под этим впечатлением. Я не ждал такой скорой развязки…

Он сказал это просто, безо всякий аффектации. Пораженная, она искала в его глазах хотя бы намек на душевную муку. Ее не было.

У Алины полились слезы, не от облегчения, не от горя:

– Умерла… Какой ужас… Когда ее хоронят?…

– О… но ее уже похоронили… вчера утром… разве не читаете газет?…

Правда, последние дни она не читала газет. И она рассердилась. Почему же ей не дали знать? Она хотя бы цветов привезла на могилу.

– Вы меня смешите, Алина… вы не навещали покойную в лечебнице при жизни, так что нам до ее похорон?…

Сконфуженная, она продолжала плакать.

Шемиот рассказал подробности. К несчастию, труп весь изрезали… Ах, эти палачи… эти хирурги… покойная начала сейчас же разлагаться… Хорошо еще, что погода стояла холодная… в имении дороги размыты, ему пришлось ехать пароходом… Тот застрял на мели… едва не было серьезной опасности… Такая скука в деревне, что он даже обрадовался городу.

Алина вытерла слезы. Она успокоилась и не хотела лгать себе. Да, смерть Клары явилась огромным и нежданным облегчением. Она боялась теперь одного, не слишком ли страдает Шемиот? Конечно, он должен терзаться сожалениями, воспоминаниями, ведь все же, по слухам, он был близок к покойной… Ах, не нужно оставлять его одного…

Она робко протянула руки:

– Возьмите меня с собою… умоляю вас…

– Куда? В имение?… Но это безумие… Что вам вздумалось?

Она молчала.

– Вы скомпрометировали себя, Алина уже в первый раз… вас заметили на станции… о вас болтала дворня… А теперь, когда Клара только умерла… Нет… нет…

– Но мне безразлично, что скажут на вашей станции, – возмутилась она, все равно… я хочу быть около вас в такие минуты.

– Какие минуты, Алина?… Вы сентиментальны… стыдитесь, я умею переносить неприятности.

Видя его спокойным, обычным, она тоже улыбнулась. Да, конечно, он мужчина.

Шемиот остался завтракать, про себя забавляясь растерянностью Алины. Теперь она будет ломать голову над вопросом, почему он не хочет ни жениться, ни сблизиться с нею.

Войцехова умышленно медленно служила им. Чтобы не звонить ей, Алина вставала и брала нужное с серванта. От ливня в столовой были сумерки, поблескивал только хрусталь на столе.

Шемиот спросил о Христине. Как она и что? Она по-прежнему внушает ему глубокую антипатию, но, если Юлий потерял голову, пусть берет ее и жены – он мешать сыну не станет. Для него важнее сохранить его привязанность и уважение.

После десерта они перешли в кабинет.

– Помните весну, Алина?… Мы здесь сидели очень дружно… вы рассказывали мне о своем детстве… и была гроза…

Она схватила его руки и покрыла их поцелуями:

– Помню ли я… помню ли я…

Он отнял руки, отступая, чуть-чуть манерный, мгновенно молодея:

– Успокойтесь, Алина… вы мне льстите… я стар…

Она говорила, говорила… о любви, о тоске, о том, что нужно что-то выяснить между ними, что-то объяснить, чему-то положить конец… И все сводилось к тому, как ей хочется поехать к нему в имение.

Лицо Шемиота было непроницаемо. Но он внимательно смотрел на Алину. Она ему нравилась сегодня гораздо более, чем обычно. На ней было простое платье, дымчатое либерти, вышитое белым стеклярусом, плечи, грудь, рукава из белого шифона. Она надела только нитку жемчуга, не крупного, но ровного, розового, который казался Шемиоту теплым.

Так как он молчал. Длина совсем потерялась:

– Побраните меня… я безумна… я смешна… побраните меня…

Он заметил холодно:

– Вы заслуживаете строгого выговора, это правда… вы ведете себя эксцентрично… почти истерично… я прямо-таки неприятно поражен… Я настойчиво предлагаю вам подумать о вашем поведении. – Он помедлил. – Алина… Иначе…

– Иначе?… – переспросила она Шемиота.

Иначе я накажу вас, – ответил Шемиот. Он даже удивился эффекту своих слов. Из бледной она сделалась пунцовой, из пунцовой снова бледной и не поднимала на него глаз.

После паузы он продолжал:

– Кто наказывает, тот любит. Это аксиома. Вы мне дороги, Алина… я забочусь о вас… я не допущу, чтобы вы сами себе коверкали жизнь… Разве я не ваш друг?… Я готов прибегнуть к самым суровым мерам, но я не позволю вам быть смешной, жалкой женщиной. Повторяю, еще одна выходка… и я накажу вас…

– Простите меня… простите…

– Сегодня я прощаю… последний раз…

И он торопливо удалился, не желая ослабить впечатление этой сцены.

Алина еле дотащилась до дивана. Она бросилась ничком и спрятала лицо в шелковой подушке, оборки которой кололи ей щеки. Стыд сжигал ее. Он сказал ей ясно: «Иначе я накажу вас». Он сказал как человек, который знает, что говорит и делает:

– Иначе я накажу вас.