Женщина на лестнице

Сев на скамью под навесом дома на берегу, я принялся смотреть на воду. Ее зеркальная гладь отражала серп луны, и галька не шуршала. Мне не хватало этого шуршания, а еще хотелось, чтобы луна плясала на волнах. Я чувствовал раздражение. Уж не занялась ли Ирена анализом моего душевного состояния? Или даже психотерапией? Какое ей дело, часто я задавал вопросы жене и детям или нет? Бывают семьи, где вопросов задают много и много разговаривают друг с другом, и бывают такие семьи, где это не принято. У нас расспросами детей и разговорами с ними занималась жена. А что касается нас самих, то мы понимали друг друга без слов, и это было чудесно. Она жила своей жизнью, я – своей. Если я бывал ей нужен, то всегда приходил ей на помощь. И вообще, почему я должен отчитываться перед Иреной? Что ей в голову взбрело?

Парсифаль… Помнится, во время первого посещения замка он не спросил старца о причине его страданий, а потому не избавил его от них, и с тех пор на Парсифале лежало своего рода заклятье, пока во время второго посещения замка он не задал спасительный вопрос. Как на сей раз он узнал, что необходимо задать вопрос? Откуда мне знать, какие вопросы я должен задать Ирене? В отличие от Парсифаля со старцем, я, по крайней мере, спросил Ирену о ее болезни.

9

На следующий день мы двинулись на запад. Иногда длинные петли эстакады скоростной автодороги, проходившие над или под другими автострадами, несли нас через городские окраины, где мы видели лишь разбитые дороги, пустующие парковки, заколоченные дома, мусорные свалки, а вдали – силуэты небоскребов. Порой дорога останавливала нас посреди города на перекрестке перед светофорами, среди гудящих клаксонами машин, спешащих пешеходов, магазинов и офисов. В сельской местности автострада тянулась широкой, плоской или слегка волнистой лентой вдалеке от городов и деревень, названия которых значились на дорожных указателях, вдалеке от фабрик и ферм. Мы видели леса, кукурузные поля, луга; на лугах порой паслось несколько коров, за кукурузным полем иногда мелькала силосная башня, дымящаяся труба или же клубящаяся паром градирня. На третий день мы уже видели вокруг только пшеничные поля. Они простирались под высоким небом до самого горизонта, взгляд терялся в их бескрайней дали. Изменилась и музыка, доносившаяся из радиоприемника; зазвучали банджо и скрипка, аккордеон и гармоника, немудреные песни о женщинах и любви, простые баллады о сражениях и смерти. Новостные программы сообщали о родео, о ссорах и потасовках, о родившихся и умерших, о школьных и церковных праздниках, раздавленных собаках и сбежавших кошках, о ложных сигналах тревоги и о том, что Христос любит нас. Четырехполосная автострада сменилась двухполосным шоссе, асфальт мерцал в палящем мареве.

Мы ехали не быстро. Ирена опустила стекла и, откинув сиденье, выставила ноги наружу. С первой же строфы она узнавала мелодию песни и принималась ее напевать. Иногда какое-либо новостное сообщение возбуждало ее фантазию, тогда она придумывала к нему целую историю. О том, как Джон Демпси поймал крупную рыбину, рекордную для нынешнего лета. О том, из-за чего возникла ссора между посетителями придорожного кафе. Почему Каталина Фиск не вызвала «неотложку» и умерла, хотя ее можно было спасти.

– Ты боишься смерти?

Закрыв глаза, Ирена погрузилась в раздумье, поэтому я даже решил, что она либо не расслышала моего вопроса, либо заснула. Так бывало, что во время разговора она задумывалась о чем-то другом или ее отвлекала постоянно донимавшая усталость.

– Чувство упущенного… Может, это и есть страх смерти? Ведь что-то остается навсегда несказанным, несделанным, непережитым. Но это чувство преследует меня уже давно. Я давно не могу справиться с ним, чтобы навести порядок.

Продолжать ли вопросы? Задал ли Парсифаль старцу после первого вопроса следующий? Где кончается сочувствие и начинается назойливость?

– Что тебе хотелось бы привести в порядок? То, что ты делала, когда носила крашеные волосы и темные очки?

Открыв глаза, она взглянула на меня:

– Ах, ты об этом?.. Нет, мне хотелось бы еще раз повидать дочку или хотя бы узнать, как ей живется и что она делает. – Она заметила вопросительное выражение моего лица. – В ГДР я вышла замуж и неожиданно для себя, потому что мне было уже слишком много лет, родила дочку. Я не хотела забирать ее у мужа. Думаю, мое бесследное исчезновение стало тяжелым ударом для него… и для Юлии тоже. Он очень нежно относился к нам при всем своем педантизме.

Меня подмывало спросить, почему же она выбрала именно такого мужа. А еще узнать, почему, бросив мужа и дочь, она не пыталась связаться с ними и чего, собственно, боялась с тех лет, когда носила крашеные волосы и темные очки. Неужели она все-таки убила кого-то? Что она ответила Гундлаху? Дескать, была соучастницей? Такой ответ мне ничего не прояснял.

– Я могу съездить в Рок-Харбор, позвонить оттуда в офис, чтобы там узнали, как живет Юлия.