Женщина на лестнице

Она спускалась по лестнице. Правой рукой Ирена нащупывала стену, чтобы при необходимости на нее опереться, но держалась прямо, уверенно делала шаг за шагом. Слегка наклонив голову, она глядела на меня. Она была голой.

Сколько мыслей пронеслось у меня в голове за те секунды, пока она спускалась по лестнице! Я подумал о том, что ей понадобились последние остатки кокаина. И о том, каким бледным было ее тело по сравнению с загорелым лицом, шеей и руками. Каким усталым было оно, с обвисшей грудью, с дряблой кожей живота, и одновременно – каким красивым, ибо усталая красота все равно остается красотой. Вспомнился разговор подростков в Художественной галерее о ее бедрах, ногах, ступнях, и подумалось, насколько они были не правы. Вспомнил и о том, чт'o я напридумывал себе про ее кротость, соблазнительность, сопротивление и упрямство, а она была просто женщиной со своей собственной жизнью. И о том, как мужественно она прожила свою жизнь и какой робкой была моя жизнь. И как она дала здесь приемным детям больше любви, чем я моим родным детям. И что усталость ее тела трогает меня. Как близки жалость и вожделение.

Ее взгляд словно говорил мне о том, что она играет для меня свою роль, но не разыгрывает спектакль, – ведь мы оба знаем, что она уже не юная, а постаревшая Ирена, да и я уже не молод, а стар, поэтому сейчас она не может дать мне многого, только свою любовь, и приглашает меня сделать то же самое и признаться себе, что я хотел именно этого. И что одновременно она наслаждается этой игрой, отражением своего отражения и моим восхищенным взглядом.

Спустившись вниз, она всем телом отдалась объятьям, грудь с грудью, живот с животом, бедра с бедрами. Мои руки чувствовали ее кожу, похожую на шелковую бумагу, мягкую, немножко сухую и чуточку шероховатую. Я знал, что сейчас отнесу ее в спальню. Но спешить было некуда.

14

На следующий день я устроил в ее спальне из двух кроватей общую кровать, а на балконе сдвинул наши матрасы. Я не решался спать с Иреной на балконе, где в любую минуту мог появиться Кари. Но Ирена покачала головой:

– Он приходит лишь тогда, когда считает, что мне грозит опасность. Если прилетает вертолет, приходит катер или чужой человек.

Ирена больше ни разу не была такой оживленной, как в тот вечер, когда она воспользовалась последней дозой кокаина. И мы больше не занимались любовью; она чувствовала себя слишком слабой, поэтому была довольна тем, что мы воздерживались. Изменилось и еще кое-что. Ей хотелось, чтобы я продолжил рассказы, но после приезда в Сан-Франциско и после того, как мы обрели друг друга, ее теперь интересовало другое.

– Расскажи, что было бы, если бы мы встретились еще студентами.

– Как же мы могли встретиться еще студентами? Ты увлекалась политикой, тебя окружали поклонники, приглашали на вернисажи и вечеринки, вскоре ты вышла замуж, а я лишь торчал на лекциях и семинарах, остальное время просиживал в библиотеке.

– Но представь себе, что мы могли бы встретиться… Ты бывал в «Пещере»?»

– Нет.

– Но ты знаешь этот клуб и где он находился?

– Хорошо, пусть будет так: в десять вечера я шел из библиотеки не домой, а в «Пещеру», клубный ресторанчик на двух подвальных этажах. Наверху бар, столы и стулья, внизу прокуренное помещение с танцплощадкой и маленьким подиумом, на котором несколько молодых людей играли джаз. Музыка без мелодий, так называемый свободный джаз. Вся публика в черном: черные юбки, черные свитера, черные куртки. Экзистенциализм? Отсюда же небрежность движений, с которой люди садились или вставали, подносили зажигалку к сигарете, поднимали бокалы и осушали их? Поэтому мужчины с таким безразличием поглядывали на красивых женщин, а женщины смотрели на мужчин, словно те надоели им? Оглядевшись по сторонам, я…

Ирена расхохоталась:

– Откуда у тебя эти шаблоны в духе «новой волны»? В конце шестидесятых уже никто не ходил в черном, девушкам хотелось наверстать упущенное за то время, пока они были провинциальными гимназистками, а парни старались произвести на нас впечатление разговорами о «критической теории» и «революционной практике». Неужели все это прошло мимо тебя?

– Я же сказал, что, кроме учебы, меня ничего не интересовало.

– А позднее тебя не интересовало ничего, кроме работы? Ты поступил в юридическую фирму, стал ее совладельцем, старался ее расширить?

– Не понимаю, чего ты от меня хочешь?

– Ничего не хочу. – Она обняла меня. – Просто стараюсь представить себе твою жизнь. Твою жизнь взаперти. Наверное, живущий взаперти неизбежно видит внешний мир таким шаблонным.

Я не знал, что ей ответить. По работе я часто бывал за границей и старался там смотреть на жизнь открытыми глазами. Дома я регулярно читаю две газеты, особенно разделы экономики и финансов, а еще – политики и культуры. Я информирован о событиях в мире лучше, чем большинство людей. Разве моя неосведомленность о студенческой моде конца шестидесятых означает жизнь взаперти?

Почувствовав легкое сопротивление, она обняла меня покрепче:

– Ты навещал детей, когда они учились в университете? Ходил с ними в пивнушку или на вечеринки?