Женщина на лестнице

– Рисковать? Разве я не мог, приехав на праздник, выпить вина и уехать в город на такси, оставив собственную машину?

– Пожалуйста, сделай, как я прошу. Мне так будет спокойнее.

– Когда мы увидимся? И что с твоими вещами? Может, нужно их забрать, пока Швинд не вернулся? А картину надо выгрузить и машину куда-то поставить, пока полиция…

– Тсс… – Она закрыла мне рот ладонью. – Я обо всем позабочусь. Без вещей, которые остались у Швинда, я обойдусь.

– Когда ты придешь ко мне?

– Позже, когда все улажу.

Она высадила меня у деревни, поцеловав на прощанье, я забрал машину и поехал домой. Сделать крюк, спрятать картину в каком-то месте, которое она, видимо, подготовила заранее и хотела сохранить от меня в тайне, поставить где-то микроавтобус, взять такси – на все это понадобится часа два, и только потом она придет ко мне. Но еще до того, как истекли два часа, я впал в смятение; я ходил по комнате из угла в угол, то и дело выглядывал из окна, сделал себе чай, забыл вынуть из чайника заварку, через некоторое время снова сделал чай и опять забыл в нем заварку. Как она справится с картиной? Сумеет ли донести ее? Или у нее есть помощник? Кто? Или все-таки сумеет донести сама? Почему она не доверяет мне?

Через два часа я придумал объяснение, почему она до сих пор не пришла, через три часа придумал новое объяснение, а через четыре часа еще одно. Всю ночь я выдумывал разные причины, пытаясь утихомирить свои опасения, что с ней что-то случилось. Этими опасениями я пытался заглушить страх, что она не придет, потому что не хочет прийти. Тревога за нее – так тревожатся друг за друга влюбленные, так друг беспокоится за друга, мать за ребенка.

Тревога сближала меня с Иреной, поэтому, когда под утро я обзванивал больницы и полицейские участки, мне казалось естественным представляться ее мужем.

Когда начало светать, я понял, что Ирена не появится.

21

В понедельник позвонил Гундлах:

– Вы, очевидно, уже слышали о Швинде. Порядка ради я хочу подтвердить эти сообщения. Моя жена исчезла, картина тоже. Мои люди выясняют, вел ли Швинд со мной двойную игру. Так или иначе, в ваших услугах я больше не нуждаюсь.

– Я никогда не состоял у вас на службе.

Он рассмеялся:

– Как вам будет угодно. – Гундлах положил трубку.

Спустя несколько дней я получил от него уведомление, что никаких свидетельств двойной игры Швинда не обнаружено. Я оценил порядочность Гундлаха, посчитавшего необходимым известить меня об этом. Швинд вообще больше не объявлялся.

Мне удалось разузнать, что после того дня, утро которого мы провели вместе, Ирена больше не появлялась в Музее прикладного искусства, где она работала, хотя срок ее стажировки еще не истек. Я выяснил также, что, помимо съемной квартиры, где она жила со Швиндом, у нее имелась еще и собственная квартира, ее убежище, о котором ничего не знали ни друзья, ни подруги. Соседка не сумела вспомнить, когда она в последний раз видела Ирену, – когда-то давно.

Я был уязвлен, опечален, разозлен. Я тосковал по Ирене и, открывая почтовый ящик, порой надеялся найти письмо от нее или хотя бы почтовую открытку. Тщетно.

Однажды, спустя два года, мне показалось, что я увидел ее. В районе Вестланд, неподалеку от нашего офиса, студенты захватили пустующий дом, а полиция выгнала их оттуда. За этим последовала многотысячная демонстрация, которая прошла мимо нашего офиса, и я, стоя у окна, глядел на толпу. Меня удивляло веселое оживление демонстрантов – ведь они вышли на улицы, возмущенные несправедливостью. Они весело вскидывали сжатый кулак, задиристо выкрикивали свои лозунги или передвигались бегом, взявшись под руки. У них были хорошие лица, отцы несли малышей на плечах, матери вели детей за руку; много молодежи, школьники и студенты, несколько рабочих в комбинезонах, солдат, солидный мужчина в костюме и при галстуке. Неожиданно я увидел Ирену – или она померещилась мне; я бросился по лестнице вниз, на улицу, побежал вдоль колонны; несколько раз я находил похожее лицо, думал, что именно из-за него обознался, глядя на демонстрантов из окна, но все-таки продолжал искать до тех пор, пока отделившаяся от колонны группа молодых людей не взломала двери пустующего дома; тогда прибыла полиция и начались стычки с демонстрантами.

Со временем раны зарубцовываются. Но мне никогда не хотелось вспоминать историю с Иреной Гундлах. Особенно после того, как я понял, насколько я был смешон. Неужели не понятно, что не может добром кончиться дело, начавшееся с обмана, что мне не место за рулем угнанной машины, что женщины, перелезающие через стену, сбегающие от своих мужей и любовников, не для меня и что я позволил себя использовать? Любой здравомыслящий человек сразу бы все понял.