Женщина на лестнице

– Сделаешь это после моей смерти? Узнаешь, не нуждается ли она в чем-нибудь? Позаботься, чтобы она получила то, что осталось от наследства моей матери! – Ирена взяла меня за руку.

Мне стало не по себе. А если Юлия действительно в чем-то нуждается? Если ей нужно получить образование? Или необходимо лечение, которое не оплачивается медицинской страховкой? Например, курс психотерапии. Или лечение от наркозависимости. Что, если она не просто наркоманка, а торгует наркотиками или ходит на панель, чтобы заработать на наркотики, или даже совершает ради этого мелкие преступления, не говоря уж о серьезной уголовщине? Дать денег на адвоката, на лечение или на учебу – одно дело. Но разговаривать по ночам с проститутками на берлинских улицах, чтобы в конце концов найти вульгарную и глупую девку, из которой надо сделать нормального человека? Я даже давним друзьям отказывал в просьбе стать крестным отцом их детей, потому что считал это для себя слишком большой ответственностью. Я кивнул.

– Да?

– Да.

– Она была хорошая девочка. Я ушла, когда у нее начался трудный возраст. Вообще-то, она не строптивая, просто временами дулась на меня, и глаза у нее бывали на мокром месте; но когда я спокойно объясняла, почему ей нельзя получить то, что ей хочется, она сразу переставала дуться.

Ирена заплакала. Сначала она тихонько скулила, потом громко разрыдалась; лицо ее изменилось до неузнаваемости: изборожденный глубокими морщинами лоб, широко раскрытый рот. Голова раскачивалась из стороны в сторону, пока не зарылась в подушки.

Слезы! До чего я ненавижу этот дешевый женский прием, заставляющий мужчину чувствовать себя виноватым. Я высоко ценил в моей жене то, что она быстро сообразила: я считаю слезы запрещенным приемом, это меня отталкивает, я этого не приемлю. Могу с гордостью сказать, что мои дети не были плаксами. Старший сын в восемь лет сломал руку, пришел с игровой площадки домой со сломанной рукой; мы с женой тут же отвезли его в больницу, и за все это время он не проронил ни слезинки.

Но как объяснить Ирене, что я не в ответе за ее беды, а потому она не вправе демонстрировать мне свои слезы? Не переставая плакать, она продолжала держать мою руку, не давала мне уйти. Я не мог вынести ее слез, видеть, как она зарылась лицом в подушку, как вздрагивают ее плечи, не мог дольше оставаться в этом нелепом положении, а потому, обняв ее, принялся убаюкивать, пока она не заснула.

Проснувшись у меня на руках, она живо, даже весело взглянула на меня, улыбнулась и сказала:

– Спасибо.

Я не понял, за что она меня благодарит, но не хотел ставить под сомнение то, что, судя по всему, ее обрадовало, а потому улыбнулся в ответ.

10

На полях Среднего Запада начался сбор урожая. Ирена, вспомнив виденную когда-то картинку с комбайнами, которые выстроились рядами на пшеничном поле, спросила:

– Где же техника?

Ей помнились развевающиеся над комбайнами флаги, смеющиеся лица комбайнеров – скорее, советская пропаганда, чем американская действительность, однако и несколько флагов над комбайнами Среднего Запада картину не портили, а лиц комбайнеров из машины не разглядеть. Мы ехали так часами, комбайны появлялись то и дело, порой целыми шеренгами, но чаще это были одинокие громадины, и все они оказывались украшены флагами.

Мы ночевали в мотелях. В номерах, неизменно просторных, стояли две кровати, под самым потолком висел привинченный к стене телевизор, в холле стоял автомат с кока-колой, спрайтом и кубиками льда; перед сном мы лежали в кроватях, пили пиво, ели купленные в последнем городке чипсы и смотрели телевизор.

– Меня волновала мысль, что нас ждет в Сан-Франциско и как мы там устроимся. Я решил поговорить об этом, но ты отмахнулась; тебе не хотелось все планировать заранее, будь что будет. Видимо, ты считала меня довольно мелочным, тогда почему ты вышла замуж за педанта?

Она опять странно посмотрела на меня.

– Не думай, будто я ревную. Просто мне интересно, почему ты поступала именно так, а не иначе. Или я задаю слишком много вопросов? Ведь ты же хотела, чтобы я побольше спрашивал.

– Нет, вопросов не слишком много. Хельмут был похож на ГДР. Меня успокаивала его надежность, забота, даже опека. А каким я тебя считала, уже не помню. Ты мелочен?

Что за вопрос! Я ко всему отношусь серьезно, иногда, пожалуй, чересчур серьезно, во всем люблю точность, возможно чересчур. Я не понимаю, почему люди реагируют на сложные ситуации излишне эмоционально, вместо того чтобы искать рациональное решение проблемы, и считаю, что чаще всего люди спотыкаются именно о мелочь и терпят неудачи именно из-за мелочей. Но я не считаю себя особенно хитроумным, злопамятным или скаредным. А мелочным? Даже смешно.