Женщина на заданную тему [Повесть из сборника "Женщина на заданную тему"]

— Герр доктор, вы слушаете? К сожалению, ничем не могу помочь. Номер освобожден в шесть утра, вероятно, ваш сотрудник уехал первым поездом.

Если ситуация кажется слишком сложной

— Если ситуация кажется слишком сложной, — когда–то учил меня папа, — попробуй отстраниться и посмотреть чужими глазами, здорово помогает!

Я честно пытаюсь представить историю с Иаковом глазами моих девчонок из отдела, подруги Нади, мамы.

— Чистый бред, — скажут девчонки, — поехать в такую даль, потратить уйму денег и времени, чтобы пару часов провести с не слишком молодым и не слишком похожим на прекрасного принца чужим человеком. Да еще в тобою же оплаченном номере!

— Наплюй, — вздохнет Надя, — не нужно идеализировать мужиков, тогда и не будет огорчений. В конце концов, он тебе понравился, ты хотела с ним встретиться, — имеешь право! Тем более, ты сама платишь за свои удовольствия, никому ничего не должна. Конечно, можно и в соседнем районе найти такой роман, зато появился дополнительный опыт!

— Пора подумать о собственной жизни, — расстроится мама. — Тебе уже за тридцать, нужно создавать семью, наконец. Если не складывается с Глебом, поищи другого человека, нормального и устроенного, пусть даже разведенного. Но бегать за женатым иностранцем?!

Все так, все правы, даже мама. Кстати, она вполне довольна Глебом, — он тоже «нормальный и устроенный». И даже не разведенный. «Удел женщины — быть терпимой, у папы тоже был нелегкий характер, ты ведь знаешь».

Да, у папы был нелегкий характер, он все время увлекался — то наукой, то историей, то религией. А чаще — всем сразу. Выписывал массу книг, пропадал в библиотеке, находил в старых питерских районах каких–то древних стариков и часами их слушал. На выходные он зарывался в иврит, — заболел Израилем после поездки к друзьям и был уверен, что мы все должны срочно туда уехать.

Против отъезда из озлобленного и голодного Союза 90‑го года мама не возражала, говорила, что в принципе согласна и на Израиль, но нужно рассмотреть разные варианты. В Германию, например, тоже пускают евреев. Многие едут, — чисто и не так жарко. И архитектура привычная. А папа с его талантами устроится везде, нет сомнений. В любом случае, рано говорить, потому что нельзя оставить бабушку.

Бабушка, мамина мама, страдала тяжелой гипертонией, и мы все жили в постоянном напряжении, — не уезжали надолго, звонили ей по пять раз на дню. Она жаловалась на немощность, но не хотела переезжать в нашу небольшую квартирку на окраине и продолжала жить одна в старинной коммуналке на Петроградской стороне. Правда, она часто выбиралась к маме в гости, любила пить чай, — обязательно в гостиной, из красивой старинной чашки, — и рассказывала про своих приятельниц, их невесток и внуков. Все внуки были на редкость одаренными детьми, а невестки — эгоистками и невоспитанными нахалками. Даже непонятно, как им удалось родить таких прекрасных детей. Зятья тоже были не лучше, кроме папы, конечно, которого она очень уважала за талант и трезвость.

— Но все–таки он у тебя немного малохольный, — говорила она, думая, что я не слышу в своей комнате, — эти странные увлечения, какие–то лекции по истории, он ведь математик? И знаешь, так жаль, что Ирочка на него похожа. Волосы слишком темные, попка тяжеловата — абсолютно еврейская внешность! Ты у меня была гораздо интереснее. И куда он все рвется? У вас хорошая квартира, сами уже не молоды. Я не понимаю, зачем нужно ехать в эту кошмарную жару и войну? В любом случае, дайте мне сначала умереть, а потом делайте, что хотите!

Папа спорил, уверял, что в Израиле прекрасный климат для гипертоников, потому что от жары расширяются сосуды. Он бредил раскопками, зарылся во времена царя Ирода и все переживал, как глупо повели себя тогда евреи, развязав междуусобицу.

Карта Израиля висела над моей кроватью, каждый вечер, если родители не уходили в гости, мы с папой отправлялись в путешествие по этой крошечной и необъятной стране. Обычно мы начинали от галерей Цфата и чудного городка Рош Пина, где жил папин старый друг–художник. Папа прожил у него целую неделю, там каменными ступенями спускался с горы парк Ротшильда, капельки воды поили цветы на площади и везде продавали картины и разноцветные бусы. Мы покупали целую охапку бус, — зеленый малахит, оранжево–красный сердолик, фиолетовый, похожий на виноград, аметист. Все они прекрасно смотрелись на моей загорелой коже, обвивали руки и шею, оттеняли легкое длинное черное платье. Не зря на Востоке любят черный цвет!