Женщина на заданную тему

Тимур никогда не объяснялся мне в любви, но обнимал страстно и мучительно, еле сдерживая дрожащие руки, как маленький прятал лицо в моих спутанных волосах, отчаянно целовал плечи, коленки, пальцы… Я сама привела его к нам домой, когда мама уехала на дачу, я ведь была старше, потому что в первый год после школы провалилась на филфак. Хотя мой опыт тоже оставлял желать лучшего – пустые школьные влюбленности, поцелуи на дискотеке…

Конечно, можно было подумать вовремя, все-таки не глухие пятидесятые, когда вместо секса предлагали политинформации, аборты запрещали, а презервативов не продавали вовсе. Мы жили в цивилизованном мире, по нашему телевизору вовсю крутили рекламу кондомов, – мама только успевала вздрагивать и переключать. Я просто не решилась их купить, глупейшим образом побоялась спросить в аптеке.

– Хорошо, – сказал Тимур Гусейнов бесцветным голосом, – я женюсь, если ты этого хочешь. Хотя мужчина не должен жениться на своей первой женщине.

– Почему?

– Не знаю. Так говорит отец. Он говорит, что я глупый мальчишка, ничего не понимаю в жизни и не нашел еще свою женщину. И что я – голодранец, а не кормилец семьи.

– Я совсем не хочу, чтобы ты на мне женился, – сказала я искренне.

– Правда? – обрадовался Тимур, – я так тебе благодарен!

Гришка родился через три месяца после их отъезда – дядя Тимура давно приглашал брата с семьей перебраться к себе в Кировабад.

В принципе, ничего плохого не случилось. И отец Тимура был прав. Пусть мальчик еще поживет, побродит по свету, станет мужчиной и кормильцем. Не знаю, смогла бы я вписаться в их далекую гортанную семью. Зато у меня остался чудесный сын, тоненький и стройный молчун, похожий на юного восточного князя. Только вот не знаю, на еврейского или мусульманского.

В конце доклада я полезла с вопросами. Наверное, из чистого хулиганства. А может, чтобы внутренне оправдаться за собственную рассеянность и посторонние мысли. Израильтянин отвечал приветливо и очень точно. И смотрел прямо в глаза, как будто проверял, все ли понятно. Акцент почти исчез, но иногда он не находил подходящего слова и тогда поспешно переходил на английский, улыбаясь и разводя руками. И приветливо улыбался подсказкам из зала.

Нет, на царя он не тянул, – слишком добрый. И усталый. Вдруг стало заметно, какое у него утомленное лицо. Будто Иаков, который уже отработал семь лет, но еще не получил Рахели.

Пусть он в меня влюбится, решила я, пусть он в меня влюбится на одну неделю. Или на один день. Но до потери сознания! Чтобы забыл все дела и всех своих женщин. Чтобы с ума сходил от моих волос, рук, взгляда. И слушал мою болтовню, и смеялся радостно, и сам рассказывал что-то удивительное и ласковое.

Мы встретимся на старом московском бульваре и пойдем по засыпанной снегом дорожке вдоль замерзших прудов…

Нет! Зачем Москва? Пусть мы уедем в другой город, чудесный старинный город, чужой, но немного знакомый по историям и любимым книжкам. Рим? Париж? Ах, нет! Великие города требуют слишком много внимания. И много денег. Что я скажу маме и Глебу?

Может быть, встретиться в Израиле? Например, я позвоню папиной давней подруге Инне, попрошу пригласить в гости? Иаков встретит меня рано утром на старой площади за рынком, наверняка ведь в Иерусалиме есть рынок. И мы побредем среди бесцветных от времени каменных дворов, будем заглядывать в древние колодцы, взбираться по узким лестницам на заросшие виноградом крыши… Нет! Инну я видела раз в жизни, неудобно – здрасте, я ваша тетя! И потом у этого замечательного израильтянина дома своя жизнь, свои заботы. И свои друзья, чтобы с ними гулять по Иерусалиму.

Знаю! Мы встретимся на конференции! Пусть опять будет конференция, нет, серьезный большой конгресс с участием многих стран, чтобы легче затеряться. И какая-нибудь нейтральная заграница, например Германия. Я приеду в старинный уютный университетский городок, Гейдельберг или Геттинген, где мостовые вымощены булыжником, герань свисает с широких подоконников и в полдень на старой площади бьют огромные резные часы. Под такими часами Иаков будет ждать меня, нетерпеливо и радостно поглядывая на башню, а я нарочно немного опоздаю и стану любоваться из-за угла этим нетерпением и этой радостью.

Нет! Лучше мы встретимся в Голландии, я как раз недавно читала Гришке «Серебряные коньки»!

О тихий Амстердам,
С певучим перезвоном
Старинных колоколен!
Зачем я здесь, не там,
Зачем уйти не волен…

Да! Сероватый дрожащий воздух, и холодная вода вдоль мостовых. И мы никуда не спешим, а просто идем, обнявшись, под большим, уютным, как домик, зонтом, и люди машут нам с проплывающих кораблей.

К твоим, как бы затонам,
Загрезившим каналам,
С безжизненным их лоном,
С закатом запоздалым…[20]