Холл был обшит панелями и пуст, за исключением персидского ковра на полу и овального стола с большой вазой свежих цветов. Харриет последовала за девушкой вверх по пологим ступенькам лестницы мимо трех безрадостных и мрачных натюрмортов в тяжелых рамах. Харриет подозревала, что любой из них стоит столько же, сколько всего денег она старалась занять.
Девушка открыла двойную дверь на верхней площадке лестницы. Харриет увидела, что Мартин Лендуит сразу же встал и обошел свой письменный стол, чтобы поприветствовать ее. Он был коренастым, не очень высоким и был одет в темно-синий костюм такого великолепного покроя, что выглядел совершенно пропорциональным. На нем были голубая рубашка и неяркий галстук. Узкие, блестящие туфли ручной работы подчеркивали небольшую величину его ноги. Черные волосы поседели на висках, и, казалось, что его голова скорее вылеплена скульптором, чем подстрижена парикмахером. Серебряные волоски поблескивали, когда он поворачивал голову. У него были темные глаза, а от природы смуглая кожа была отполирована здоровым загаром.
Харриет решила, что ему около пятидесяти пяти лет или немного меньше. На руке, которую он протянул Харриет, ногти были высокопрофессионально обработаны.
— Садитесь, пожалуйста.
Голос у него был дружелюбным, а улыбка последовала за приглашением через одну-две секунды. Мартин Лендуит даже не пытался скрывать, что он внимательно изучает ее. Харриет приняла это, холодно смотря в ответ, а затем села на стул напротив его письменного стола.
Она окинула взглядом комнату. Справа от нее были высокие окна, выходящие на улицу. На них висели шторы из материала медового цвета с глубокими мягкими фестонами сверху и ниспадающей мягкими складками нижней частью, окаймленной тусклым золотом.
Напротив окон стоял чиппендейловский[2]
шкаф в китайском стиле, переднее стекло которого бросало ромбы света на пустые стены. Над каминной полкой висел викторианский портрет. Человек с бакенбардами мог быть дедом мистера Лендуита. Его внук, если он являлся таковым, сидел под портретом за большим письменным столом, который он, возможно, унаследовал от деда. Только телефоны, диктофоны и компьютерный терминал были добавлены к интерьеру в последнее время.На полу лежал ковер, нежно светящиеся цвета и замысловатые узоры которого говорили Харриет о тончайших шелковых нитях и тысячах сделанных руками узелков. Больше в комнате ничего не было. Это был шедевр скромности, который, прежде всего, кричал: «Деньги» так же громко, как если бы стены были оклеены банкнотами. По сравнению с ним храм из стекла и стали Мортона выглядел похожим на гамбургерный бар в новом торговом центре.
Губы Харриет искривились. Она втянула уголки рта внутрь для того, чтобы сдержать улыбку. В то же время она видела, что Мартин Лендуит заметил ее исследования, ее веселье и, видимо, одобрил их.
— Это мой сын и партнер. Робин Лендуит.
Харриет повернулась. Он, вероятно, вошел очень тихо за ее спиной. Он был выше и тоньше отца. Он был таким же смуглым, но без седины в волосах, которые были гуще и пострижены более небрежно, чем у отца. Было очевидно, что они одевались у одного портного, но у Робина лацканы пиджака были слегка пошире, а складки на брюках были не столь заметны. Его рука, когда Харриет пожимала ее, была больше и теплее.
Он оглядел ее так же, как это сделал Лендуит-старший. В его более широкой улыбке была высокая оценка, но после этого он бросил быстрый взгляд на отца, как будто просил одобрения. Только это заставило Харриет заметить, как он был еще молод. Он был моложе ее. Возможно, только двадцати пяти или, самое большее, двадцати шести лет. Не вполне еще готов самостоятельно держать в руках бразды правления.
Когда Харриет наблюдала, как он садится возле отца, ей пришло в голову, что Робин похож на очень красивого чистокровного жеребца. Он был произведен для своего специального скакового круга, для скачек, в которых ставки были чистым риском, а все призы были умножением денег. Очевидно, что линии крови безупречны, и кто бы ни бежал, он все равно победит.
А сейчас отец и сын вместе представляли собой весьма внушительное сочетание.
Мартин Лендуит сидел, подперев подбородок одной рукой. Другой рукой он сделал короткий, вежливый жест, означающий приглашение:
— Скажите нам, как мы можем помочь вам.
Харриет начала говорить.
Она ничего не скрыла и ничего не добавила, она исключила только все свои эмоции и тот почти оперный стиль изложения, который привел к неудаче у Мортона. «Если предложения достаточно хороши, — считала она, — то эти двое определят это даже тогда, когда рассказ ведется на суахили». Она излагала спокойно, не акцентируя и ничего не выделяя, давая возможность информации самой себя рекламировать.