Женщина, одолжившая память

— Ты послала его мне? Погоди минутку, сигарета не раскурилась, вот тебе зажигалка. Возьми зажигалку, твои руки начали дрожать, только чуть-чуть, только чуть-чуть, нечего обращать на это внимание. Как бы там ни было, но Себастьян, некоторым образом, стал довольно знаменит. Но ты ведь знаешь, как бывает с великими людьми, они забывают тех, кто верил в них, когда они были чуточку менее значительны. Ты не выпьешь вина?

Стелла спросила:

— Ты знаешь, как он поживает сейчас? Ты знаешь, где он?

Лифт снова зашумел, они сидели молча.

— Пятый этаж, — заметила Ванда. — По-моему, теперь пора приступить к спагетти. Аl burro[4]. В настоящее время с parmigiano![5] Ты любишь parmigiano?

— Да, спасибо! Ты по-прежнему служишь в городской конторе?

— Конечно служу — как и все, в ожидании пенсии. Вообще-то, получила повышение. Я теперь — шеф отдела.

— Повышение? А чем еще ты занимаешься? Хобби у тебя прежнее, ты все так же ходишь по вечерам на гимнастику?

— По вечерам? Ты сошла с ума! В этом городе после шести вечера не смеешь носа на улицу высунуть!

Войдя в кухонный уголок[6], Ванда поставила кипятить воду. А потом накрыла на стол.

— Хочешь посмотреть фотографии Яска?

Альбом был красивый, с довольно скверными фотографиями, изображавшими стайку молодых смеющихся людей, тесно прижавшихся друг к другу… На маскараде, на береговом склоне — на ветру, идущими куда-то с мольбертами в руках. Фотографии просто обескураживающие и не представляющие ни малейшего интереса для тех, кто не изображен на них.

Стелла сказала:

— Вот этот снимок сделан на Хамнхольмене. Я стояла рядом с Себастьяном, на мне — белое платье. Лоскуток от платья еще остался.

Посмотрев на фотографию, Ванда сказала:

— Это не ты, это — кто-то другой. Фотографию засветили, и мне пришлось отрезать край. Ты любишь кетчуп?

— Нет, не люблю. Ты знаешь, где сейчас Себастьян?

— Быть может, знаю. Но видишь ли, дружок, этот адрес — секретный, я обещала его никому не давать. Что бы обо мне ни говорили, я, во всяком случае, лояльна. Вообще-то — это не Хамнхольмен, это Эггшер. И тебя в тот раз в компании не было. Забавные вещи происходят с человеческой памятью! Кое-что исчезает, а кое-что никогда не забывается. Твои воспоминания важны для тебя? Будь откровенна, подумай… то время, когда вам так легко жилось, эта комната… Тебе хочется обратно, в прошлое, ты тоскуешь, не так ли?

— Теперь больше не хочется, — ответила Стелла. — Кажется, вода закипела.

Но вода не кипела, газ в баллонах кончился.

— Я ужасно огорчена, — сказала Ванда. — Надеюсь, ты простишь меня?! Я могу спуститься вниз и одолжить газовый баллон у фру Лундблад, но она — такая неприятная…

— Оставь… Она, наверное, моет лестницу.

— Ты встретила ее? Что она сказала?

— Мы поболтали немного о том о сем.

— А что она говорила обо мне?

— Ничего.

— Ты уверена?

— Да, она ничего о тебе не сказала. Ванда, здесь очень тепло, ты не можешь ненадолго открыть окно?

Весенний вечер, прохладный и живительный, ворвался в комнату.

— О, это окно! — сказала Ванда. — Тут вы стояли и смеялись, ты с Себастьяном… Вы смеялись над нами. Что вас так забавляло? Над кем вы смеялись?

Голос Ванды, бесстрастно-настойчивый и властный, вывел Стеллу из себя; в приступе внезапного гнева она ответила:

— Ни над кем! Или над всеми и над всем! Над чем угодно, потому что мы были счастливы! Мы смотрели друг на друга и смеялись, мы играли. Неужели так трудно понять?

— Но почему ты злишься? — огорченно спросила Ванда.

— Я устала. Ты слишком много болтаешь.

— Разве? Как глупо, какое легкомыслие с моей стороны. Я ведь вижу, что тебе живется несладко.

Ты так переменилась. Что-нибудь стряслось? Расскажи мне, Стелла! Садись сюда, на диван. Тебя взволновали эти фотографии? Но это ведь лишь невинные старые воспоминания, чего же их бояться!

— Да, ты права, они — невинные. В этой мастерской также обитала невинность. Это было место, где царила доброжелательность, где все было ясно, где работали и верили друг другу, это было честно, понимаешь. Я всегда вспоминаю о мастерской, когда не могу заснуть.

— Ты плохо спишь? Но это нехорошо. Совсем нехорошо. Стелла, послушай меня, ты сама на себя не похожа. Ты советовалась с врачом? И то, что ты забываешь разные вещи… Хотя это, пожалуй, не так страшно, не думай об этом.

— Лифт! — закричала Стелла, — Он снова поднимается. Разве ты не слышишь, что лифт поднимается!

На этот раз он поднимался на пятый этаж.

Ванда закрыла окно и наполнила бокалы. Она снова заговорила:

— Он покупал мне иногда граммофонные пластинки, хотя они стоили недешево. И другие великие артисты также приносили время от времени пластинки. Даже свои собственные… Мы танцевали. Вплоть до восхода солнца, и знаешь, что я делала тогда? Я вставала на стол и, чокаясь с вами, кричала: «Да здравствует солнце!» И, когда праздник подходил к концу и все уходили домой и оставались только мы одни, мы с Себастьяном… Стелла? Хочешь послушать музыку? Старая граммофонная пластинка, он подарил ее мне. Evening Blues.

— Нет, не сейчас.