Женщина - половинка мужчины

Мы, то есть те, кто отвечал за это поле, должны были улучить момент и, пока все обедают, осмотреть поле и межи. Заключенные и свой-то труд не ценили, тем более чей-то чужой. Кто по небрежности, а кто и нарочно мог открыть затвор, чтобы спустить с поля воду, или вытоптать межу. Тогда или вода уйдет с аккуратно залитого благодаря нашим стараниям поля, или из канала, размыв межу, хлынет лишняя вода. Разбирайтесь на здоровье! У вас времени хватает!

Те, кто пришел сюда из лагеря, считали, что поле заросло сорняками по нашей вине.

Доходяги, не выполняющие норму прополки, валили все на нас: сорняки и рис так смешались, так переплелись — не иначе здесь позволили гулять скоту…

Поле по берегам двух прямых оросительных канав было разделено на четыре примерно одинаковых участка — каждая канава должна была снабжать водой более ста му. Канавы под прямым углом соединялись с главным каналом, у которого было девяносто таких ответвлений. Рисовое поле одной стороной прилегало к оросительной канаве, а другой — к глубокой дрене. Дрена проходила по ложбине, и потому в ней круглый год стояла вода. Зимой эта вода покрывалась льдом. Оба берега дрены заросли высоченным камышом — это были остатки роскошных зарослей прежнего болота. Весной первыми прорастали эти камыши — прямые и острые, как стрелы. Они стремительно тянулись вверх, питаясь никогда не иссякающей в дрене влагой. Когда высаживался рис и поле заливалось водой, эти камыши были уже в рост человека. А сейчас дрены и видно не было за глухой зеленой стеной, которую не мог поколебать даже ветер.

Я слышал, как по ту сторону стены камыша смеялись и галдели женщины: они пололи соседний участок. Женщины не обедали вместе с нами, их дежурные принесли им еду прямо в поле.

Тем соседним участком ведал заключенный, которому было за пятьдесят, — самый старый в нашей бригаде. Начальник Ван знал, кого куда поставить. К тому же у этого зека его восьмилетний срок заканчивался в этом году, и от него ждать скандальной истории из-за женских прелестей не приходилось.

Одна из женщин за зеленой стеной пыталась петь грубым низким голосом:

На дорогу выпила чарочку вина,
Никого храбрее нет теперь меня…

Голос прозвучал сипло, неприятно, словно сквозь зеленую преграду просочилось облако грязного тумана и, колеблясь, уплыло прочь. На очередном хрипе голос умолк. И тут я услышал за безмолвно застывшими камышами новые громкие звуки — там брызгались, плескались, шлепали по воде. Очень было похоже на то, как бьют по воде крыльями дикие утки.

Утки! Эти птицы были любимейшим лакомством нашей бригады. Пайка, конечно, дело хорошее, но мясо в ней найти можно только при большом воображении. Охота на уток и рыбная ловля быстро стали нашим постоянным промыслом. На воле утку можно добыть самыми разными способами — подстрелить, поймать сетью. Мы их ловили голыми руками. Эти дурочки, гнездившиеся в высоких и непроходимых камышах, прилетая и улетая, не могли, подобно самолету вертикального взлета, подниматься в воздух и опускаться на землю вертикально. Им пришлось проложить тропинку через рисовое поле к траншее. Они садились на бреющем полете на поле, потом шли по тропинке, пробирались на берег и там находили в зарослях свои гнезда. Из гнезд они выбирались тем же путем. Сколько раз мы наблюдали на берегу уток, тянущих к небу шеи, похожих на чиновника-шэньши, выглянувшего за дверь, чтобы узнать погоду. Нам нужно было только разглядеть, на каком участке поля появилась дорожка в траве и посадках риса, и добраться по ней к камышам, где уже ясно были видны следы уток. Темной ночью с фонариком, который выдавали в лагере, по найденным днем следам мы находили в зарослях сделанные из травы и веток гнезда. В любом гнезде было по меньшей мере две взрослые утки плюс яйца или птенцы. Под лучом фонарика утки не двигались, а только спросонок, словно нехотя, вытягивали шеи и, наклонив голову, щурились одним глазом на свет. Глупый черный глаз сверкал, как отшлифованный драгоценный камень, и мне иногда казалось, что в нем светится давно утерянная человеком наивность, доверчивость и вопрос: «Откуда свет? Уже взошло солнце?» Мы, пользуясь моментом, просто хватали утку за горло и вытаскивали из гнезда. Иногда набирали больше десятка за ночь.

Поэтому я стал как можно осторожнее пробираться туда, откуда слышался плеск. Разулся, тихонько раздвинул камыши и влез в самую гущу зарослей. На счастье, подул ветер, камыши зашуршали и зашумели, как деревья в лесу. Узкие длинные листья окружали меня со всех сторон, скользили по голове, по лицу, дробили падающие на поверхность воды солнечные лучи в неясный узор. Вода была холодной, но пока не выше щиколотки. Правда, дальше могло быть как угодно глубоко, дно начинало круто уходить вниз.

Плеск воды был слышен уже совсем отчетливо. Но вдруг я услышал тихое журчание, шорох, как будто вода и осока негромко переговаривались между собой. Утка не могла издавать такие звуки.

Но тогда кто же это?