Женщина - половинка мужчины

— Я давно поняла, что ты не такой, как другие мужчины. Ты всегда говоришь правду. Ты не сволочь и не трус. — Она присела на кан и заговорила как-то просительно. — Знаешь, очень часто, когда ты спишь, я смотрю на тебя, прикасаюсь к тебе. Иногда даже целую… Но ты такой разный — неизвестно, чего от тебя ждать в следующую минуту. То бываешь хорошим, добрым, то, чуть что не по тебе, начинаешь мучить меня упреками. Все это нелегко выдержать! Ну, ничего, я тоже могу за себя постоять! Да стоит мне только намекнуть о твоих делах наверх, и был Чжан Юнлинь — и нет Чжан Юнлиня! Или ты меня совсем за дурочку держишь? Я же вижу — ты что-то задумал. Считаешь, меня можно не принимать в расчет?.. Как бы не так! Не выйдет.

Ее бормотание раздражало меня, выводило из себя. Я не хотел смотреть на нее, но она сама упорно заглядывала мне в глаза. Когда все спокойно, она похожа на кошечку, которую можно погладить, посадить за пазуху. Но если что не так и нужен повод для ссоры, она тут же превращается в нудного сверчка — всегда где-то рядом, возле тебя и трещит, пилит тебя до изнеможения. Ее глаза темны и решительны, а на щеках — чтоб все видели! — крупные капли слез. Вот такая она. А любовь? Это слово ни разу так и не сорвалось с ее губ. Ее любовь — любовь варвара, дикая и эгоистичная. В любви вообще странным образом соседствуют тепло, привязанность к дому и скука, ощущение неволи. Когда любви мало — плохо, когда слишком много — тоже не вынести.

— Эх, — усмехнулся я, — сколько пустых угроз. Ты что, хочешь на меня донести? Только посмеешь ли? Попробуй сказать кому хоть словечко, и мы с тобой больше не муж и жена.

— Вот и посмотришь, посмею или нет! — сказала она. И повторила: — Будешь меня прошлым попрекать — увидишь!

— Но это же разные вещи! — сказал я. — Как можно их сравнивать? Или ты надеешься с помощью этих угроз меня подчинить?

— Ха! Еще как подчинишься! — неожиданно она заговорила уверенно и нагло. — Нет, неужели ты все-таки думаешь, что меня так легко сбросить со счетов?

— Да не думал я тебя никуда сбрасывать. Но теперь, после этих слов, пусть даже ты пока ничего не сделала, я вряд ли смогу с тобой остаться. Сама понимаешь — раз уж ты решила на меня донести… — Я вытянулся на кане и закурил.

«Неплохой повод для развода», — подумал я.

Она вдруг побледнела. Сидя на кане, качнулась несколько раз всем телом и наконец будто приняла решение: резко, по-кошачьи выгнувшись, вскочила. Я подумал, она бросится на меня, но она подбежала к столу, схватила мою тетрадку и спрятала ее у себя на груди.

Я приподнялся: — Не надо так бояться. Тебя вроде никто пока не убивает. — И снова вытянулся на кане, снова закурил, выдыхая дым в сторону окна. Потом кивнул на дверь: — Хотел бы я посмотреть, как ты сделаешь первый шаг. Хотя бы попробуешь…

Я знал, что она ничего не сделает. Но все же какой-то шанс был. Мне даже хотелось, чтобы ее подлый поступок успокоил мою совесть. Если хочешь с кем-то расстаться, лучше всего, чтобы этот человек сделал тебе больно.

Она стояла, не зная, на что решиться. Я опять указал на дверь:

— Попробуй. Я посмотрю, как ты это сделаешь.

— Будешь меня прошлым попрекать? — спросила она.

— А почему нет? Я тебе уже сказал: у нас с тобой случаи разные.

Ее лицо вдруг странно изменилось, стало чужим. Все так же прижимая к себе тетрадь, она шагнула к двери и… заплакала. Я сел, отбросил папиросу и попытался понять, что с ней происходит. Она выбежала в другую комнату и застыла в дверях. Рыдания становились все громче. Звуки были странными: будто булькала, выливаясь из горлышка бутылки, вода. Так, трещина есть. Перешагнуть ее? Или сделать еще глубже? Я словно стоял на краю пропасти и смотрел вниз — голова слегка кружилась. Пропасть притягивала и манила. Еще один шаг, и полетишь вниз. Или новый, неизведанный мир, или хорошо знакомая уютная тюрьма. Решившись, я вскочил и с угрожающим видом сделал несколько шагов к дверям. Я хотел припугнуть ее, сделать вид, что хочу отобрать тетрадь.

Она стояла посреди комнаты. Я рассчитал правильно: увидев меня, она рванулась к дверям на улицу, крепко прижимая к себе вещественное доказательство. Я схватил ее, она отчаянно билась в моих объятиях. Тело, которое когда-то так возбуждало меня, было столь желанным, вдруг странным образом изменилось: окостенело, стало каким-то искусственным и словно неживым. Теперь оно отталкивало меня. Я хотел забрать тетрадь, но она вцепилась в нее мертвой хваткой. Мы продолжали бессмысленно бороться. Казалось, что текст пьесы на этом месте кончился и актеры не знают, что им делать дальше. Оставалось только, придерживаясь своих ролей, кое-как дотягивать фальшивый финал.

Как раз в эту минуту дверь отворилась и вошел Хэй Цзы. От неожиданности мы застыли в какой-то нелепой позе. Хэй Цзы с первого взгляда оценил обстановку. Он стал разжимать ее руки, приговаривая:

— Ну, отпусти, Сянцзю, давай по-хорошему…

Она выпустила тетрадь и, плача, убежала в спальню. Хэй Цзы покосился на меня.