Женщина при 1000 °С

«Hola, épodría introducir la innovaciôn tecnolôgica mâs útil para cocinar la carne; termômetro que muestra la temperatura en el músculo.» (Здравствуйте, разрешите предложить вашему вниманию удобную техническую новинку для приготовления мяса: термометр, измеряющий температуру мышцы.)

Надо же, я это до сих пор помню!

Но предлагать аргентинским поварам-виртуозам термометр для мяса – все равно что предлагать собаке-ищейке компас.

По истечении всех денег за дело взялся мой ковбой: он нашел нам работу на ферме в Пампе. В знак благодарности за это я вызвала для него такси.

И вот, у нас уже позади и ожидания, и город. Папа будет экономом, а я стану заботиться о престарелом господине, который уже большей частью находится не в этом мире. Зарплата будет невысокая, зато жилье и питание – бесплатно. Это будет прекрасный empezar[271] в новом мире.

134 У Беннов 1949

Если положить на карту мира канцелярскую кнопку так, чтоб шляпка была в Буэнос-Айресе, а острие указывало точно на юг, то на самом его кончике окажется довольно сносная сельская усадьба на берегу реки Саладо: La Quinta de Crio. Свои письма оттуда мы обычно начинали так: «Де-Криво, 14 февраля 1949…» Здесь жили восемнадцать человек, все с одной фамилией – Benítez. Это они так переиначили на испанский лад свою изначальную фамилию – Бенни.

Там держали несколько коров, чтоб обеспечивать семью молоком, а в остальном их земля, эта абсолютно плоская равнина, делилась надвое: бледно-желтые поля и ярко-зеленые пастбища для черного рогатого скота. Постройки были днем белые, а вечерами черным-черны. Я никогда не видела такой темноты, как там, в Пампе. Вокруг дома стояли несколько деревьев омбу с пышными кронами, а вдоль дороги на соседнюю ферму – какие-то менее густые растения. Их листва темнела на фоне светлых пшеничных полей, словно полоски сажи на море в тихую погоду. В остальном это была самая настоящая степь: La Pampa.

За деревьями омбу, недалеко от дома, стоял сарай, где, однако, помещались спальня, гостиная и уборная. В нем сидел толстяк на седьмом десятке лет в особом инвалидном кресле. Он был похож на гору кожи, потому что шеи у него не было. Маленькая голова лежала на подбородках и складках, как розочка на торте. Лицо у него было самое удивительное из тех, что я видела: нос большой, а рот еще больше. Рот доходил почти до ушей, причем когда его обладатель не улыбался. А вот глазки были крохотные, водянисто-желтые. При виде этого лица на ум первым делом приходила ящерица.

Папа занимался обычными сельскими работами, а мне поручили доить коров по утрам и вечерам, а также заботиться о старике в сарае. Он был, что называется, глухонемой: ничего не видел, ничего не говорил и ничего не слышал. Дверь громко заскрипела, когда я осторожно внесла туда миску с кашей. Воздух бы спертый, напитанный запахами человеческого тела. В голове у меня пронеслась мысль: как оказался возможен такой резкий поворот в судьбе? Еще три месяца назад я сидела в кафе «У Озера» с Виггой, дочерью Финнбоги, и другими ребятами, а сегодня сижу на другой стороне земного шара и кормлю крокодила с чайной ложечки! Ведь хотя он и был похож лицом на ящерицу, его все прозывали Крокодил, El Coco.

Кожа у него была грубая и толстая, с глубоко врезавшимися морщинами, тут и там на ней виднелись вздувшиеся прыщи табачно-бурого цвета. Его можно было бы назвать лысым, если бы не белый пушок на голове. Из широких ноздрей торчали толстые как проволока волосы более темного цвета. Зубы, никогда не обнажавшиеся в улыбке, были желты, а губы тонки, но из-за сильного воспаления десен рот был выпуклым и напоминал две чашки, из которых одна перевернута над другой. Подбородок утопал в блестящей мягкости второго подбородка. Зрачки, как я уже говорила, были прозрачно-желтые с черной точкой в центре. Я никогда не видела более непривлекательного человека. По сравнению с этой желтоглазой громадиной даже Свейнки Романс был симпатичным.