Женщина-птица

Боже, Боже мой! Кольцо! Я не имею права его потерять! Что тогда будет? Если я потеряю кольцо? Я знаю, что будет тогда: память о маме поблекнет, медленно растворится, пока от нее ничего не останется.

— Майкл, я прошу тебя, — говорю я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Мы должны вернуться. Это очень серьезно, я не шучу.

— Оставь, я это уже слышал.

Его согнутая спина… Я хватаю его за пояс и пытаюсь поднять, и паника растет пропорционально его сопротивлению.

— Поехали, Майкл, поехали! Иначе она растворится!

Он снова поворачивается ко мне, берет за плечи и сильно встряхивает.

— Успокойся, Кристина! У тебя истерика.

— Ты что, не слышишь? — кричу я изо всех сил. — Проклятый кретин! Она растворится навсегда!

Он дает мне пощечину, чувство такое, словно к щеке приложили раскаленный камень… и я уже ничего не хочу. Меня вдруг охватывает свинцовая усталость, голова становится тяжелой… он подхватывает меня, но мне уже все равно. Я ничего больше не хочу, не хочу кольца, не хочу маму, не хочу Майкла… и чувство это будет расти, пока не охватит все, что существует на этой земле.

Время идет быстро и волочит меня за собой… я часто задумываюсь, отчего это происходит, откуда эти бесцельные передвижения, блуждания в моем личном эфире, там, где не существует никаких карт, и никогда, скорее всего, не будет… Я не была в Швеции с той весны, когда умерла мама, но тогда я еще была нужна там — как плакальщица и утешительница… С тех пор прошло три года; этот период надо было бы обозначить не в годах, а в столетиях. Что заставляет меня избегать Швецию? Это моя страна, там моя семья. Насколько я себя помню, страсть к передвижениям, к путешествиям всегда сидела в моей душе, как опухоль. Тоска по дальним мирам, желание быть и там и тут в одно и то же время. Что увело меня из дома? Неудовлетворенность… или, скорее всего, мечта испытать все и ничего… а это уже почти символ вечной жизни. Три года… как они там? Папины виски, наверное, стали белыми, как снег. У Йорана, должно быть, борода растет так быстро, что он бреется теперь каждый день. Их голоса… как они звучат теперь? В памяти я слышу их все отдаленнее, все слабее и, кажется, радуюсь этому. Может быть, я хочу испытать вечную жизнь за их счет, и мое существование, само мое присутствие в жизни требует их отсутствия?

Иногда я посылаю им открытки с адресом до востребования. Брат всегда отвечает не позже, чем через пару недель — он пишет письма на красивой, пастельного цвета бумаге. Я всегда вожу их с собой и перечитываю время от времени. Он рассказывает о жизни в Фалькенберге, о том, как разорилась папина букинистическая фирма, об угрозе распродажи имущества за долги, о том, как они тоскуют по маме… настолько тоскуют, что даже папино банкротство и долги кажутся банальностью. Мой брат пишет письма… он рассказывает об охоте на убийцу Улафа Пальме, о фантомных портретах, о следователе по имени Хольмер… о своей работе в «Музыке Свенссона», о хозяине магазина, Свенссоне, который даже и сам утверждает, что он сумасшедший. Мой брат оправдывается, что до сих пор живет с отцом, хотя ему уже скоро двадцать пять, он пишет о своем пацифизме, как ему в конце концов удалось избежать службы в армии с помощью врачебного заключения — что-то у него там со спиной. Мой брат пишет о своей любимой музыке, о группе, которая по-прежнему сидит на жопе в Фалькенберге и ждет, пока на голову не упадет, как манна небесная, какой-нибудь контракт со звукозаписывающей фирмой. Все это грустно и неслыханно банально, и я кисну от смеха, читая эти письма.

Это вечное движение, из одной занюханной гостиницы в другую, из одного города Европы в другой… Майкл глотает огонь и жонглирует, а я со шляпой проталкиваюсь сквозь публику, сквозь озера горя и счастья, молчания и звука, зла и добра, сквозь все, что таится в человеческой крови… Что я делаю? Что я делала все эти годы после маминой смерти? Вряд ли я могу ответить на этот вопрос… Оплакивала свою мамочку, сказал бы Майкл, но даже он знает, что это если и правда, то далеко не вся. Конечно, я оплакиваю маму, я изо всех сил стараюсь забыть и ее, и все остальное. Я даже знаю, каким способом я этого достигну. В один прекрасный день я все забуду, все яды памяти исчезнут из моей крови, и я добавлю в капельницу немного счастья.