Женщина с большой буквы Ж

Мы знали, что это вранье, но нам все равно было страшно. Родительский день для пионера – все равно что побывка для фронтовика.

– О, буренка! – внезапно заорал Солнцев.

Со стороны дороги на мать-и-мачеховое поле забрела одинокая корова. У нее были большие глупые глаза и шкура, похожая на черно-белую карту. Забыв про все на свете, мы ринулись к ней.

– Назад! Она кусается!

Интерполыч метался, растопырив руки, но мы обходили его с флангов. Мы любим коров! Нам нужно срочно погладить это прекрасное животное! Мы хотим отдать ей нашу мать-и-мачеху!

Корова несколько секунд смотрела на нас, а потом бросилась наутек. За ней, скуля и подвизгивая, понеслись Моя и пионеры. Следом – воющее начальство.

Мы не зря играли в «Зарницу». По всем правилам военного искусства мы взяли корову в тиски и прижали к реке. Спасаясь от дураков, она запрыгнула на стоящий на берегу трактор и замычала, вызывая подмогу.

– Ах вы, нехристи!

Почтальонша Анфиса бежала к нам, размахивая хворостиной.

– За что?! – только и успел охнуть Интерполыч.

Подхватив ситцевую юбку, Анфиса вскарабкалась на трактор.

– Никому в город звонить не дам!

Атака тут же захлебнулась. Анфисин телефон был единственным средством связи с Большой землей.

Родительский день. Всех моих подружек давно разобрали, и я одна осталась сидеть на воротах при въезде на территорию. Как выяснилось потом, папа забыл, в какой лагерь сдал ребенка, и приехал совсем не туда.

– А ты что, интернатская?

Ко мне подошел Стас Сундуков – вожатый из четвертого отряда. Девятнадцать лет, майка с иностранным словом и кеды сорок третьего размера – он был очень интересный молодой человек.

Я тоже не была девочкой-ромашкой. Я уже два раза ходила на кино «до шестнадцати», и мне разрешали гулять до десяти.

Видит бог, я не хотела изменять Запаскину. Но у меня не было выбора. По ночам все девчонки в нашей палате рассказывали про своих пацанов: Ольга ждала парня из армии, Светка переписывалась с кубинцем, а Нонка вообще была целованная. Я же, как дура, притворялась, что сплю.

– Ничего и не интернатская, – гордо отозвалась я. – У меня просто дел по горло. Мне некогда с родителями шастать.

Стас стоял и задумчиво плевал на землю. «Интересуется!» – пронеслось у меня в голове.

Я принялась развивать успех.

– А меня в редколлегию назначили. Велели всем сотрудникам к концу смены открытки нарисовать.

Вообще-то редколлегией у нас была Нонка, но Стас вряд ли стал бы это проверять.

Он лениво пнул створку ворот, и я со скрипом уехала в сторону.

«Он меня катает!»

Некоторое время мы молчали.

– Тебе лет-то хоть сколько? – спросил наконец Стас.

Я улыбнулась, как учила Нонна.

– Пятнадцать.

– Да-а? Сегодня вечером танцы в клубе будут. Небось придешь?

– Ага! А ты?

– Ну и я пойду.

– Нонка! – чуть не плакала я. – Меня Сундуков на танцы пригласил!

– Как?!

Получив необходимые советы, я помчалась договариваться насчет гардероба.

Нонкина ярко-розовая кофта, Светкина юбка в полоску, Валькины туфли почти на каблуках… Стрелки на глазах наводили всей палатой – цветными карандашами из запасов редколлегии.

На танцплощадке гремела музыка. Малышня носилась вокруг старших, нарушая нам всю атмосферу.

С бьющимся сердцем я протолкнулась внутрь круга и сделала несколько изящных взмахов руками… Стасика нигде не было видно.

– Он на сцене! – прокричала мне на ухо Нонка.

Я обернулась: мое счастье сидело на ступеньках и курило. Носы его тапочек были протерты, из них торчали салатовые носки.

Я набрала в легкие воздуха и пошла навстречу судьбе.

– Привет!

Стас оглядел меня – нарядную, как цветок.

– Ты чего руками-то махала? Комары зажрали?

Я не сразу сообразила, что это он о моих эротических па.

– Ага, – обреченно соврала я.

Танцевать я никогда не умела. Это мой крест еще с детского сада – меня даже в снежинки под Новый год не брали.

– На, затянись! – Стасик великодушно передал мне окурок. – Сигареты – первое средство от комаров.

Мы сидели на виду у всего лагеря и курили один бычок на двоих. И никто нам ничего не сказал.

На следующий день на асфальте перед столовкой кто-то написал: «Сундуков + Теньшова = любовь».

Я гордилась этим до конца смены. А на прощальном костре преподнесла Стасу открытку – срисованная с книжки Муха-цокотуха, коленопреклоненный Комарик и надпись: «Никто не забыт. Ничто не забыто. Лагерь им. Зои Космодемьянской».

Однодум

[2 октября 2005 г.]

Раньше я была книжным червем, а теперь стала интернетовским. Целыми днями брожу по разным сайтам. Это как семечки – раз начнешь, потом уже не оторвешься.

Мы со Сбышеком никогда не видились вживую, но уже несколько лет следим друг за другом в Сети. Сбышек – буржуй постперестроечного разлива. На чем делает деньги – непонятно. Живет себе в Сибири хозяином тайги: усадьба, дворня, псарня – все дела.

Сбышек – талант. Я каждый раз ухохатываюсь над его рассказами о миллионерских страданиях. Умен, красив. И в то же время с ним невозможно разговаривать, когда речь заходит о политике: что бы в мире ни происходило, у него во всем виновата «закулиса». Сбышек искренне верит, что Запад хочет развалить Россию и что в этом заключается смысл существования Америки.