Женщина с бумажными цветами

Эта парочка оскорбляла взгляд немыслимостью своего сочетания, но еще больше оскорбляла те чувства, которых он никогда не испытывал. А чувство, которое он испытывал к Исабель, уничтожало его, обессмысливало. Единственным способом не дать себя подавить ему казалась ненависть к Гузману. Так зверь, попав в клетку, не может смириться с утратой свободы и продолжает огрызаться, хотя и знает, что это бесполезно.

Дави стал бывать у них постоянно. Их все время видели втроем: в Опере, в бистро, в театрах, в музеях… Дави уже не мог обойтись без того, чтобы быть рядом с Исабель. Но ему приходилось терпеть, что она неразлучна с Гузманом, и это разрывало его душу.

Спустя какое-то время он понял, что надо что-то делать. Так дальше продолжаться не могло.

И он начал подавать ей знаки. Поначалу сдержанно: так, мелкие любезности, чтобы подготовить почву. Потом все яснее: дарил картину, которая ей понравилась в галерее, бросал на нее долгие взгляды, как бы невзначай прикасался к ее руке.

Она этих призывов не замечала или делала вид, что не замечает, но для Дави все было едино. Потому что чем больше усилий он был вынужден прилагать, тем сильнее становилась его решимость. Исабель ничем не давала понять, что его внимание ее раздражает, и это уже само по себе было для него знаком.

А потом Исабель, не стесняясь его присутствия, бросалась на шею Гузману и принималась его ласково тормошить, как влюбленная девчонка. И у Дави появлялось ощущение, что он здесь лишний и его надежды напрасны.

Все его ухаживания ни к чему не приводили. И все его знаки, поданные в надежде, что между ними установится некий, только им понятный код, оказывались пустой затеей. Надо было придумать что-то другое. Надо было нащупать слабое место в ее связи с Гузманом. Но он никогда не видел, чтобы они ссорились, они всегда пребывали в полном согласии.

Однако Дави все-таки это слабое место нащупал.

Случилось это в швейцарских Альпах. Стремясь укрыться от непогоды, они забрались в альпийскую хижину и сидели там довольные, что могут обсушиться у огня, смеялись, пили и курили. Наступил один из редких моментов, когда Дави был доволен уже тем, что она просто рядом, и наслаждался компанией Гузмана без всякой зависти, как прежде.

Тут дверь хижины распахнулась, и вошли четверо: супружеская пара и двое детей. Веселый шум и возня детей привлекли их внимание, но ненадолго. Дави и Гузман снова занялись разговорами, а Исабель не могла оторваться от семейной идиллической картинки. И в ее взгляде Дави уловил тень грусти.

Вот чего хотелось Исабель, вот чего она не могла иметь.

И в этот миг Дави понял, что нашел способ, как разлучить ее с Гузманом.

42

Он отправился к одному из художников, которому платил, чтобы тот не рисовал, – в сложившихся обстоятельствах Дави чувствовал, насколько глупо поступил, выплачивая деньги за бездействие, – и заказал ему портрет.

Указания художнику он дал предельно четкие. Ему нужно было нежное детское личико с ясным и чистым взглядом, очень похожее на лицо Исабель.

– И никакой слащавости. Мне нужна та близость, которая доступна только материнскому пониманию. Это должно быть как зов крови.

Когда портрет был закончен, Дави принес его Гузману и подарил. Они с восхищением рассматривали его в гостиной, когда вошла Исабель. Она внесла чай.

Прошло несколько секунд, прежде чем она заметила портрет. А когда заметила, то пристальным взглядом, глаза в глаза, долго смотрела на ребенка.

Дави был доволен: они друг друга узнали.

Гузман не заметил смятения во взгляде любимой. И не придал значения тому, как быстро и безмолвно она распрощалась, поставив на стол чайный поднос. Однако Дави воспринял это как поспешное бегство.

Вечером он ушел, удовлетворенный. Ему удалось поместить между влюбленными некую сущность и усилить страх Исабель: она боялась, что никогда не сможет стать матерью. Отныне детский портрет станет мучить ее, но ей не удастся от этого избавиться иначе, чем родив сына.

В последующие дни она выглядела обеспокоенной. На лице блуждала натянутая улыбка, но мысли были заняты совсем другим.

Дави начал оказывать ей мелкие знаки внимания. Ему хотелось, чтобы она не только чувствовала его присутствие, но и понимала: он видит, что с ней что-то происходит. Исабель нуждалась в посторонней поддержке, и нуждалась потому, что причина печали крылась именно в ее союзе с Гузманом. А тот ничего не замечал, настолько он был наивен и неопытен в том, что касалось женщин. Дави же, напротив, прекрасно понимал, что происходит: Исабель вот-вот впустит его в потаенную часть своего существа. И ключом послужит оправдание, которым пользуются все: и мужчины, и женщины. И в этом нет ничего плохого.

«Если я заставлю ее поверить, что принять чужую заботу не грех и не преступление, – дело сделано», – повторял себе Дави.

Он знал, что теперь это вопрос времени. Рано или поздно желание, которому не суждено осуществиться, разрушит отношения Исабель и Гузмана изнутри, как термиты разрушают прочные здания.

Но все и навсегда изменило не время, не новое стремление Исабель и не старания Дави.