Женщина с диванчиком

— Оставь в покое Ораса. Он к Лиге не имеет никакого отношения. А ты сейчас же пойдешь и заберешь заявление.

— А вдруг они нападут на меня снова? Я боюсь… Тосс…

— Тосс в больнице. Сейчас он ни на кого не нападет. И если ты будешь вести себя благоразумно, он тебя пальцем не тронет — это я тебе гарантирую. Благоразумно — ты хоть знаешь такое слово? Надеюсь, что да. Но если завтра о Лиге благодаря тебе начнут болтать на каждом шагу, придется натравить на тебя два десятка твоих братьев-мартинариев.

— Послушай, Пашка, ты что, в Лиге? Неужели ты тоже мартинарий?

— Господи, Ева, я каждый раз поражаюсь — какая же ты дура! Я работаю у Старика и забочусь о безопасности города — неужели не ясно? Разумеется — мы, — он подчеркнул это «мы» довольно заметно, — знаем о действиях Лиги. Но контролируем. Поняла?

— Пашенька, дорогой, ты меня спасешь? Мне больше не на кого надеяться — только на тебя! Ведь ты все время мне указываешь, как поступать… Я не слушаюсь… То есть не всегда слушаюсь, но теперь я постараюсь…

Он брезгливо поморщился.

— Ева, если ты увидишь слизняка, что ты сделаешь?

— Слизняка? — переспросила я, не сразу сообразив, что он собирается поведать одну из своих глубокомысленных притч.

— Да, слизняка. Вот он ползет, липкий, жирный. Оставляя после себя такой же липкий след. Ты смотришь на него и стоишь перед дилеммой: раздавить его или нет. Если раздавишь — сам весь перепачкаешься. А если нет — он перепачкает всё вокруг. Всё, что тебе дорого…

— Пашка, ты это… обо мне?

— А ты как думаешь?

— Но почему?

— Как иначе относиться к человеку, который вечно шлепается в грязь? Который сам себя не уважает. Ты — жалкое ничтожество. Тебя никто никогда не будет любить. Запомни это: никто и никогда. Будут затаскивать в койку, а потом вышвыривать пинком под зад. Когда в очередной раз ты шлепнешься мордой в грязь, вспомни мои слова.

Я слушала его и растерянно хлопала глазами. Я даже не плакала почему-то, хотя от таких слов можно разрыдаться в три ручья. Я была просто-напросто обескуражена. Неужели я в самом деле вызываю такое презрение и ненависть? Разве я кого-то обидела, предала? Разве я подличала или хитрила? Так за что же он так меня ненавидит? Будто за уродство какое… Или… я в самом деле урод?.. Урод — я медленно проникалась этим чувством. Урод, который отказывается от лечения и гордится своим уродством. На мгновение у меня перед глазами мелькнуло лицо Вада. Оказывается, мы с ним схожи, и он не случайно выбрал меня… Нет, это не так, не так! Пашка лжет, я ему не верю! Не верю!

Машина затормозила у старого краснокирпичного домика, где уже много-много лет, дожидаясь нового здания, ютилось отделение милиции.

— Иди и забери заявление, — просипел мне в спину братец, выпихивая меня на тротуар.

— Ты подождешь меня? — спросила я жалобно. — Подкинешь до дома?

— Я возвращаюсь в мэрию, — последовал ответ. — Доберешься как-нибудь сама. Служебная машина не предназначена для использования в личных целях.

Когда он говорил вот так, я не понимала — то ли он идиот, то ли просто издевается.

3

Орас вышел из больницы уже в темноте. Несколько минут он оглядывал стоянку, прикидывая, где может стоять его «Форд», потом вспомнил, что утром бросил изуродованную машину на шоссе. И сейчас наверняка она находится у него в гараже, а «Жигуль» Тосса, на котором Орас удрал от погони — у ментов. В больницу его доставила приехавшая по вызову милиции «скорая». Кажется, из всей утренней команды, сюда его сопровождали только Толик и Ева. Но Еву он обозвал и выгнал как провинившуюся собачонку: он понимал, что должен, вспоминая эту безобразную сцену, испытывать чувство вины, но ничего не испытывал, абсолютно ничего. Толик уехал из больницы несколько часов назад вместе с Катериной, обещая пригнать для шефа «Мерс» из гаража как только Орас позвонит. Но Орас о не позвонил. Он просто забыл об этом. Он вообще забыл обо всем, сидя в этой маленькой темной комнатке с пищащими на разные голоса приборами, с темными экранами, по которым разбегались желтые змейки сигналов…

Сейчас, стоя на полупустой стоянке и ежась от прохладного ночного ветерка, он раскладывал по полочкам все события этого безумного дня, будто надеялся найти в своих действиях ошибку, повлекшую за собой… Даже мысленно он не позволял себе обозначить подлинными словами то, что произошло.

Его слегка знобило от полученной раны, и он подумал, что неплохо бы сейчас зайти в бар и выпить чего-нибудь покрепче, хотя обычно он пил лишь легкие вина, зная, что алкоголь разлагает энергопатию почти без остатка. В двух шагах от больницы находился его собственный бар. Орас безошибочно вычислил, что здесь никогда не переведутся посетители — тот, кто только что узнал о кончине близкого человека, тот, кто доставил жену в родильное отделение, тот, кто днем зашел навестить старика-родителя и не обнадежился его состоянием — все они найдут удобную тропинку, ведущую в маленький бар без окон, где подадут не только выпить, но и перекусить. Только он никогда не думал, что сам будет одним из посетителей.